Сообщений в теме: 66

[Nika]

wsir1963 (28.12.2008, 23:37) писал:

Вспомнила,что в 80-х я смотрела "Кукарачу" в театре;тогда это был Ленинградский театр им.Ленинского комсомола.Сейчас -театр-фестиваль "Балтийский дом".Спектакль был очень хорошо поставлен и с успехом шел на сцене много лет.

Есть хороший, уже довольно старый фильм "Кукарача". Грузия-фильм, в главных ролях Нинель Чанкветадзе и Леван Учанеишвили. Мне он очень нравится.

[wsir1963]

Nika (28.12.2008, 22:46) писал:

Есть хороший, уже довольно старый фильм "Кукарача". Грузия-фильм, в главных ролях Нинель Чанкветадзе и Леван Учанеишвили. Мне он очень нравится.

Да,я смотрела.

Вот статья из ВИКИПЕДИИ о фильме:




«Кукара́ча» (груз. კუკარაჩა) — художественный фильм, снятый в 1982 году патриархом советского грузинского кино 80-летним Сико Долидзе совместно с дочерью, Кети Долидзе, по одноимённой повести Нодара Думбадзе. В широкий прокат картина вышла в 1983 году.

Сюжет

Рассказчику и участнику событий в фильме по имени Тамаз в описываемое время нет ещё двенадцати; он же — альтер эго автора, которому в момент написания повести уже за пятьдесят (автору же накануне второго инфаркта является во сне ничуть не постаревший Кукарача). Вот короткая цитата из повести, иллюстрирующая основную точку зрения в в фильме: «Все, о чем будет рассказано ниже, — это события, свидетелем которых был я сам, о которых нам стало известно по просочившимся из милиции слухам и которые в своё время взбудоражили всё население нашего квартала».

Место действия — предвоенный Тбилиси (интересно, что развязка фильма — семь неудачных выстрелов Инги в зале суда в сторону Муртало — наступает 21-го июня 1941 года и, по словам рассказчика, трагическую историю Кукарачи и Инги многие забывают с началом войны).

В ролях
Леван Учанейшвили — Кукарача (он же участковый инспектор Георгий Тумурашвили)
Нинель Чанкветадзе — Инга
Заза Колелишвили — Муртало
Маринэ Джанашия — Анико
Ладо Татишвили — Тамаз
Гиви Тохадзе
Дудухана Церодзе
Д. Капанадзе
Тамаз Толорая
Георгий Кавтарадзе
Михаил Козаков — читает текст от автора


Расхождения с оригиналом

По духу экранизация довольно близка к оригинальной повести, которая, в свою очередь, представляет собой традиционный текст, «рассказ очевидца». Фильм незначительно расходится с произведением в подробностях и некоторых сюжетных ходах.
В картине опущена история красильщика Моисея Шаптошвили и его семьи (жены Ревекки и сына Исхаака). Кукарача на время примиряет Моисея с женой, обвинившей супруга в неверности. Однако в ключевой сцене все стороны попеременно забывают о мире: сначала пьяный и освирепевший Моисей (любовницу которого прилюдно травит Ревекка) выволакивает жену во двор, срывает с неё одежду и жестоко избивает, затем угрожает смертью подоспевшему к месту происшествия Кукараче и два раза бьет того по лицу ремнем с пряжкой; в ответ Кукарача единственным ударом лишает Моисея сознания; в заключение всех бед Ревекка бьёт Кукарачу по голове подпоркой для белья. Моисей проводит в больнице месяц и вскоре вместе с семьёй покидает подвал в доме тёти Марты, а Кукараче его начальник Давид Сабашвили назначает пятнадцать суток гаупвахты.
Известие о смерти Кукарачи приводится в самом начале повести, в эпизоде с катанием на ослах во дворе тёти Марты и повторяется в конце произведения. В фильме эту «рамку» замещают два почти симметричных эпизода с одинаковыми планами: в первом вниз по улице (вероятно, это улица Варазисхеви) бежит стая мальчишек, провожаемая добродушным взглядом Кукарачи, в последнем по пустынной улице бежит мальчик с криком «Кукарачу убили!».
В фильме отсутствует также важный эпизод, в котором Анна Ивановна, мать Тамаза, знакомит Кукарачу с Нагорной проповедью в Евангелии от Матфея и спрашивает, проводит ли тот с ворами беседы ещё до того, как те что-нибудь украдут, и не приобщает ли милиция к заповедям людей, прежде чем арестовать их.

Трактовка прозвища главного героя

Мы не знаем, отчего все в городе (включая самого героя) называют участкового Кукарачей. В повести этому посвящен следующий диалог между героем и Анной Ивановной: « — Кто вы и что вам нужно? — спросила оторопевшая от наглости незнакомца мать. — Я, уважаемая… — Лейтенант запнулся. — Анико! — резко подсказала мама. — Я, уважаемая Анико, есть участковый инспектор Орджоникидзевского райотдела милиции города Тбилиси Народного Комиссариата внутренних дел Грузинской ССР Георгий Тушурашвили по прозвищу Кукарача! — выпалил лейтенант без передышки. — Удачное прозвище, — рассмеялась мама. — Да… Смуглостью бог меня не обидел. — Точно. — Можете так и называть меня — Кукарача!».

Наиболее вероятными кажутся предположения об эмоциональной основе ассоциаций с популярными народной песенкой и танцевальной мелодией, с их персонажем la cucaracha: то ли тараканом, то ли смугляком. Интересно, что словосочетание cucaracha martín в испанском языке означает «смуглая женщина».

В свою очередь, песня и танец в довоенное время приобрели всемирную известность во многом благодаря фильму «La Cucaracha» 1934 года. Вот что сообщает журнал «Техника и технологии кино» за 2007: «…Первыми фильмами, снятыми этим способом [использования трёх цветоделённых плёнок], были диснеевские мультипликации: «Глупые симфонии» и «Цветы весной» (1933). Но настоящий успех пришел к «Техниколор» в 1935 году, после выпуска игровой короткометражки «Кукарача». Широкий показ этого фильма по всему миру стал действительно поворотным пунктом в истории развития цветного кино».

Можно вообразить, что создатели фильма и автор повести (а все значительные произведения Нодара Думбадзе были экранизированы ещё при жизни) проявили при выборе прозвища некое лукавство, связав любимого персонажа с кинематографом еще одной неявной, но крепкой нитью.

Интересные факты
Фильм «Кукарача» был показан телеканалом «Культура» 14 июля 2008, в день 80-летнего юбилея писателя Нодара Думбадзе.

Призы
1983 — в номинации «За экранное воплощение литературного произведения» на Всесоюзном кинофестивале в Ленинграде.

[Nika]

...... Мы  возвращались от  тети  Анисо,  подруги детства мамы.  Раньше,  до
переезда на новое место,  мы жили в  одном доме,  на Анастасьевской улице.
Теперь не  проходило недели,  чтобы мама  и  тетя Анисо не  навестили друг
друга.  Приятельницы болтали весь день не  переставая,  а  я  и  сын  тети
Анисо — мой ровесник Зураб — гоняли мяч во дворе.
     Итак,  мы возвращались домой...  Я рассказывал маме,  как мы с Дуду с
закрытыми  глазами  прошли   по   перекинутой  через   овраг   Варазисхеви
водопроводной трубе. Мама слушала, слушала и вдруг громко расхохоталась:
     — А знаешь, почему ты такой лгунишка?
     — Почему? —  искренне заинтересовался я,  так как знал за собой такой
грех — иногда я любил сочинять несусветную чушь.
     — Когда появился ты,  я была студенткой,  присматривать за тобой дома
было некому,  и  я  оставляла тебя на попечение Анисо.  А она,  негодяйка,
чтобы ты не орал, давала тебе пустую грудь. Ну а все, кто в детстве сосали
пустую грудь, вырастают лгунишками. Понял?
     Мы хохотали оба.
     У  Верийского базара  мы  встретили Кукарачу.  С  ним  была  красивая
молодая женщина в простеньком платье. Я сразу узнал Ингу.
     — Здравствуйте,  Анна Ивановна, —  поздоровался Кукарача с изысканной
вежливостью.
     — Кукарача,  дорогой,  здравствуй! —  обрадовалась  мама. —  Куда  ты
исчез? Как ты поживаешь?
     — Ничего, спасибо. Как вы? Тамаз не обижает вас? Если что — дайте мне
знать, я шкуру с него спущу... — Кукарача погладил меня по голове.
     — Нет,  что  ты,  твои лекции пошли ему впрок.  Вот только обманывает
меня иногда.
     — Что  ж,  Анна  Ивановна,  иногда мы  все  обманываем друг  друга, —
оправдывал меня  Кукарача  и  взглянул на  стоявшую в  стороне  и  неловко
улыбавшуюся Ингу.
     — Знакомьтесь, Анна Ивановна, это мой друг, Инга Лалиашвили.
     — Ах,  вот она какая,  Инга?  Чудная девочка! —  Мама протянула руку.
Смущенная Инга ответила слабым пожатием.
     — А откуда вы ее знаете? — спросил удивленный Кукарача.
     — Ну,  милый мой,  сейчас весь мир  только и  говорит,  что о  тебе и
Инге! — ответила мама со смехом.
     Инга густо покраснела.
     — А  вы  тогда были правы,  Анна Ивановна,  ох как правы... —  сказал
Кукарача.
     — Когда, Кукарача?
     — Когда сказали мне,  помните:  «Из  всех сокровищ,  дарованных богом
человеку, самое драгоценное — талант любви».
     — А-а, — вспомнила мама.
     — Спасибо вам, Анна Ивановна!
     — Я-то при чем?
     — И все же вам спасибо!
     — Не за что, Кукарача...
     — Ну, так до свидания!
     — Дай бог вам здоровья!
     Кукарача и Инга ушли. Мама проводила их взглядом.
     — Красивая девушка! — сказала мама.
     — Очень! — подтвердил я.
     — Тоже мне знаток! —  Мама легонько шлепнула меня по  затылку.  Потом
потерла правую ладонь и  проговорила про  себя: —  Какая  у  нее  теплая и
приятная рука...

[Tela]

wsir1963 (25.12.2008, 20:58) писал:

Согласна со всем!

вот здорово у вас получается   а где вы тексты на грузинском берёте?

[Nika]

Tela (29.12.2008, 1:05) писал:

вот здорово у вас получается   а где вы тексты на грузинском берёте?

Там же где на русском,в Гугле. Только не com., а ge.

[Nika]

Году Быка посвящается...
    



                Нодар Владимирович ДУМБАДЗЕ

                                 КОРРИДА

                                 Рассказ

                          Перевод З. Ахвледиани

    
     Дато начал свой рассказ, словно кроссворд решал:
     — И вот на рассвете мы в одном из городов Испании...
     — Мадрид! — крикнули одновременно я и Нана.
     — Когда сбудется? — схватила Нана меня за волосы.
     — Никогда! — буркнуя я, высвобождая голову.
     — Дебил! — сказала Нана.
     — Перестаньте! Это был не Мадрид! — разнял нас Дато.
     — Сарагоса, — сказала Лили.
     — Нет!
     — Барселона!
     — Нет!
     — Бильбао!
     — Нет!
     — Севилья!
     — Нет!
     — А ты уверен, что это действительно была Испания? — спросила Нана.
     — Как вы подъехали к городу — по морю или по суше? — спросил я.
     — По морю! — ответил Дато.
     — Валенсия! — попытал я счастье.
     — Точно! —  Дато  хлопнул меня по  колену и  продолжал: —  В  полдень
отправились в город...  Иду по набережной,  то и дело оглядываюсь —  боюсь
потерять из  виду  мачты  нашего корабля.  «О,  омбре симпатико!» —  слышу
вдруг.  Что такое?  Передо мной стоит живая мадонна и удивленно смотрит на
меня.
     — Ври, ври! — хмыкнула Лили.
     — Я не верю глазам и ушам своим... — продолжал Дато.
     — Давай, давай! — поддакнула Нана.
     — Мадонна спрашивает: «Эрес хеорхино?», то есть «Вы грузин?».
     — Си, сеньора, сои хеорхино! (То есть «Да, я грузин!») — отвечаю я.
     — Вива хеорхино! — визжит мадонна и повисает у меня на шее.
     — О,  палома бланка,  ес  эспаньола устед?  (То есть «Вы испанка?») —
спрашиваю я.
     — Кларо Кеси, Кларо Кеси! — отвечает она.
     — Вива Испания! —  визжу я  и повисаю у нее на шее.  В глазах мадонны
сверкают слезы... — Дато закрыл глаза.
     — Болван! — сказала Лили и вышла.
     Дато  так  и  сидел с  закрытыми глазами,  пока  не  вернулась Лили с
подносом в руках.  Тогда он взял чашку, страстно вдохнул аромат дымящегося
турецкого кофе, отпил глоток и продолжал:
     — Короче говоря,  я  и  моя мадонна очутились на корриде...  Конечно,
поход финансировала она, —  уточнил он  на всякий случай. —  Мы,  туристы,
разумеется,  были предупреждены о  возможных провокационных кознях,  но...
каким бы я  был грузином,  если б  отказал моей даме...  Одним словом... —
Дато умолк и окинул девушек многозначительным взглядом.
     — Назови свидетелей! — потребовала Нана.
     — На подобные дела свидетелей не водят! — ответил Дато.
     — Что же было дальше? — спросила Лили.
     — Начался  бой.  В  тот день работал Домингин — кумир испанцев...  На
арену  ворвался  бык —  белый  красавец  с  янтарными,  почти  прозрачными
рогами...  Подобного быка увидишь разве только во сне... Толпа взревела от
удовольствия: —   Тор...   р...   ро-о-о! —    Таких    быков-избранников,
оказывается,  выводят  на  арену  лишь  один  раз  в  год,  и  то лишь для
матадоров-избранников вроде Домингина...  Бык сперва  завертелся  волчком,
потом вдруг замер на месте, словно увидел нечто необыкновенное... Домингин
стоял в центре арены и, медленно, чуть заметно размахивая мулетой, шепотом
повторял: —  То-о-о-ро...  То-о-о-ро...  То-о-о-ро... —  и в ожидании быка
отбивал каблуками чечетку в ритме Самбы.
     — Домингин — сила! — вздохнула Лили.
     — Санчес Мехиа по сравнению с ним — просто сопляк! — ответил Дато, не
глядя на Лили, и стал в позу, которую, очевидно, занимал тогда Домингин. —
Бык  вдруг  сорвался с  места и  метеором ринулся на  матадора.  Грациозно
изогнувшись,  Домингин развернул мулету,  и спустя мгновение бык с размаху
ткнулся  в  красную ткань.  Не  сумев  сдержаться,  животное споткнулось и
мордой вспахало песок арены.
     — Оле-е! — отозвалась толпа восторженным ревом.
     Бык быстро вскочил,  отряхнулся и вновь бросился на матадора... И тем
же ловким и  красивым маневром Домингин ушел от атаки.  Снова и  снова бык
кидался на матадора, а тот стоял невозмутимо, слегка покачиваясь, и каждый
раз незаметным движением мулеты отводил от себя рога разъяренного быка.
     — Оле-е-е, оле-е-е, тор-р-р-р-о-о! — неистовствовала коррида.
     Бык  ревел,   бесновался,  бросался  из  стороны  в  сторону  в  этом
заколдованном  кругу.   Устав,  он  остановился,  и  тут  настала  очередь
пикадора.  Он  кольнул быка  копьем  и  быстро отскочил в  сторону.  Кровь
хлынула из раны,  и  белоснежное тело быка вмиг окрасилось в красный цвет.
Удивленное животное  обернулось и,  увидев  перед  собой  вместо  человека
покрытого тюфячными латами коня,  ринулось на него. Удар был сильным, конь
покачнулся и, не выдержав натиска, упал вместе со всадником. Его задранные
вверх ноги беспомощно барахтались в воздухе.  Бык отступил,  примерился и,
не  успел приподнявшийся было на  передние ноги конь вскочить,  с  размаху
вонзил рога в живот...  Обезумевшего, с окровавленной мордой и рогами быка
окружили помощники матадора,  стараясь выманить его на  середину арены,  а
тем  временем упряжка осляков,  позванивая бубенчиками,  волокла по  песку
выпотрошенного,   испускавшего  последнее  дыхание  коня...   Потом   быка
обступили бандерильеро,  и в спину и бока животного одна за другой впились
разукрашенные пестрыми лентами бандерильи...  Бык замычал. Истекая кровью,
с затуманенными от боли и гнева глазами, он уже без цели бродил по арене и
наконец,  высунув в изнеможении язык, остановился. Домингин, видно, считал
ниже своего достоинства нападать на обессилевшего противника.  Он ждал. Но
бык словно окаменел.  Тогда матадор обернулся лицом к  публике и поднятыми
вверх руками победителя приветствовал ее.  Рев  обезумевшей многочисленной
толпы  оглушил  меня.   Коррида  ликовала.   Но   торжество  ее  оказалось
преждевременным. Бык вдруг сорвался с места и...
     — А-а-а-а! — вырвался стон у толпы.
     Не знаю, то ли Домингин уловил в этом крике тревожное предупреждение,
то ли сработало в нем обветренное чутье тореадора, но он успел повернуться
и в последнюю секунду уйти от неминуемой гибели — рога быка промелькнули в
сантиметре от его груди...
     На   арене  вновь  началась  пляска  смерти...   Разъяренный  бык   в
неистовстве нападал на  человека,  и  каждый раз человек ловко отражал его
атаки.  Это был каскад маневров, это была демонстрация зоркости глаз, силы
мускулов,  смелости,  красоты и  пластики.  Это  был  фейерверк подлинного
искусства.
     ...Наконец у  животного иссякли последние силы.  Оно выдыхалось.  Бык
остановился,  опустил голову  и,  тяжело дыша,  с  минуту молча  глядел на
песок.   Вдруг  он   вздрогнул,   напрягся,   и   я   услышал  его  дикий,
душераздирающий вопль:
     — Люди,  что вы сделали со мной? Куда девалось мое здоровье, сильное,
пышущее жизнью тело?!
     И  тогда  Домингин оголил  шпагу  и  подошел  к  быку.  Теперь  перед
матадором стоял не белый, а красный бык.
     Перед  матадором стоял  красный бык —  наш  кормилец,  наш  верный  и
безропотный друг, наш благословенный бык Шинда*. Исхудалый, с ввалившимися
боками и облезлой шеей,  он покорно стоял,  равнодушно жевал сухую солому,
хвостом  отмахивался  от  назойливых  «ух,   моргал  большими,   умными  и
печальными глазами и ждал, когда мой отец после обеда снова запряжет его к
плуг и пойдет с ним прокладывать борозды в Алазанской долине.
     _______________
          * Ш и н д а — распространенная  в  Грузии  кличка красных быков,
     буквально — «кизилового цвета».

     И  вот  теперь этого быка —  вскормленного нами  кормильца и  верного
друга —  собирались убить,  убить вероломно, не в честном, открытом бою, а
исподтишка,  коварным,  предательским ударом...  И  собирался это  сделать
гордый сын гордой страны...
     Я с трудом проглотил подступивший к горлу соленый комок и закрыл лицо
руками.  Не помню, как я покинул корриду, мою очаровательную спутницу... Я
шел,   и  за  мной  неслись  горячее,  как  раскаленная  лава,  дыхание  и
оглушительный рев многотысячной толпы.
     Я вернулся на свой корабль и,  пока он курсировал вокруг Пиренейского
полуострова,  ни  разу не  спустился на берег,  ни разу не ступил на землю
Испании...


     В  комнате наступила тишина. Растерянные девушки сидели молча,  словно
куклы.  Рассказ Дато,  начатый в шутливом тоне,  обернулся неожиданной для
нас концовкой.
     Я сидел закрыв глаза и чувствовал,  как тают в розовом тумане сладкие
грезы моего детства,  как  исчезают в  зыбком мареве моя  Испания,  баски,
андалузские ночи,  Карменситы и  доны  Хосе,  кастаньеты,  знойное солнце,
республиканцы,   «Бандера  росса»,   Гарсиа  Лорка,   отец  мира  нашего —
Сервантес...  Исчезал,  улетучивался несбывшийся,  красивейший мой сон.  И
меня взяла досада. Я разозлился сам на себя. Я вскочил и крикнул:
     — Ерунда все это!.. Все, что ты тут наговорил, — ерунда!
     Крикнул и тут же почувствовал, что переборщил.
     — Почему? —  спросил Дато  спокойно,  но  я  заметил,  как  он  вдруг
побледнел.
     — Потому что на кладбищах Испании покоятся сотни матадоров,  погибших
на корриде!
     — Я еще не слышал, чтобы бык бросал вызов матадору, — улыбнулся Дато.
     — И все равно — ерунда!
     — Ну, знаешь! — вмешалась Нана.
     — Замолчи ради бога! — отмахнулся я.
     — Долой гуманизм!  Да  здравствует каннибализм! —  хлопнула в  ладоши
Лили.
     — Дура! Кому нужен твой сопливый псевдогуманизм?
     — А бык? — спросила удивленно Лили.
     — Какой бык?
     — Тот самый. Белый бык. Тебе не жаль его?
     — А вы, уважаемая, какое бы из животных вы разрешили использовать для
поединка с тореадором? — спросил я насмешливо.
     — А никакое! — ответила Лили.
     — Как же поступить бедному тореадору?
     — Так, как поступаем мы, грузины...
     — То есть?
     — По крайней мере, так убивать быка — это варварство!
     — Ах вот оно что!  Варварство?!  А холостить годовалого бычка,  в три
года впрягать его в  ярмо,  в  течение десяти лет не давать ни дня покоя и
отдыха,  заставлять с утра до ночи пахать, сеять, убирать, таскать песок и
камень,  лупить его,  драть с  него семь шкур,  а потом —  состарившегося,
обессилевшего,  истощенного — зарезать, повесить за ноги, разделать тушу и
продать втридорога, — это, по-твоему, гуманно? Это, по-твоему, красиво?! —
Чтобы скрыть охватившее меня волнение,  я подошел к окну. По улице, задрав
огромный ковш,  с  грохотом тащился экскаватор.  Мелкой  дрожью  задрожали
кофейные чашки на столе.  Шум экскаватора постепенно удалился, и в комнате
вновь наступила тишина.
     — Да-а...   Чем  больше  мы  любим  животных,  тем  они  вкуснее... —
проговорила Лили и улыбнулась натянутой, кривой улыбкой.
     Дато возился с трубкой. Нана сидела, уткнувшись лицом в ладони. Вдруг
она тихим голосом начала:

        ...Радость ты делил со мною и в несчастье был подспорьем,
        Одевал меня зимою, выручал с нуждою в споре.

     У меня по телу пошли мурашки.

        Был ли грустный день поминок, свадьбу ль шумную справляли,
        Мы тебя же, наш кормилец, на закланье посылали.

     Нана убрала с лица ладони и продолжала:

        Шел на плаху ты покорно — ведь всегда ты людям верил.
        Боль мою, о друг наш верный, я стихам своим поверил...*
     _______________
          * Отрывки из стихотворения Ш. Нишнианидзе «Вол».

     ...У меня словно камень с сердца свалился... Я быстро схватил фуражку
и направился к двери.
     — Постой, куда ты? Не проводишь меня? — спросила, вставая, Лили.
     — Сегодня тебя проводит Дато! — ответил я и вышел.
     У Верийского базара, перед мясным магазином, стоял огромный, длинный,
как  поезд,   рефрижератор.   С  накинутыми  на  головы  мешками,   словно
куклуксклановцы в  капюшонах,  рабочие с гвалтом разгружали машину.  Пахло
кровью и  мясом.  Картина была не  из  захватывающих,  но  тем не  менее я
остановился.  Стоявшие в  кузове рабочие,  ворча и ругаясь,  подавали двум
другим окоченевшие говяжьи туши, и те, тоже ворча и отругиваясь, тащили их
в магазин.
     — Закурить не найдется? —  обратился ко мне один из рабочих, согревая
дыханием озябшие руки.
     Я протянул ему пачку сигарет и спросил:
     — Мороженое?
     — Свежие пасутся в поле! — ответил он и попросил спичек.

          Шел на плаху ты покорно — ведь всегда ты людям верил.
          Боль мою, о друг наш верный, я стихам своим поверил, —

вспомнил я   и   вдруг  почувствовал,  что  готов  расплакаться.  Я  молча
отвернулся и зашагал по улице.  У сверкающего огнями здания  филармонии  я
остановился и взглянул на фигуру Музы.  Раскинув руки, она глядела на меня
своими огромными красивыми зелеными глазами.  И мне показалось, будто Муза
сказала мне:
     — Ничего не поделаешь, друг. Так устроена жизнь...
     В ту ночь сон долго не шел ко мне.  Потом тьма превратилась в розовый
туман,  и  я  почувствовал,  как  ко  мне возвращаются сладкие грезы моего
детства.  В  зыбком мареве стали  возникать милые  сердцу видения Испании,
басков,  андалузских ночей,  Карменсит и донов Хосе,  кастаньет,  знойного
солнца,  Дон-Кихота и Санчо Пансы, республиканцев, «Бандера росса», Гарсии
Лорки и  отца мира нашего —  Сервантеса...  Я погружался в сон,  окутанный
розовым туманом, — в счастливейший из когда-либо виденных мною снов...

[Nika]

ВАЖА ПШАВЕЛА
(1861-1915)


--------------------------------------------------------------------------------

                                                      Перевод С.Спасского

             ПЕСНЯ АРОБЩИКА

Как сумерки стали густы.
Луна завалилась за тучи.
Арбы моей скрипы тягучи,
Им не осветить темноты.

Мне — через Арагву. Она
Ярится, грохочет камнями,
Вся дэвами злыми полна.
Как быть с молодыми бычками?

Георгий святой, пожалей,
Спаси, усмири непогоду.
Мне жалко жену и детей,
Не то бы я сунулся в воду.

Ведь мать у меня так стара,
Пускай же не льет она слезы,
Пусть девушка-солнце, сестра,
Не срежет пушистые косы.
Жена, та уйдет со двора,
И дети останутся босы.

Георгий святой, три свечи
Поставлю тебе за подмогу.
Зари засверкали лучи,
Как факелы, гонят тревогу.
При свете теперь поищи,
Аробщик с бычками, дорогу.
Тяните, родные, вперед,
Ты, Швинда, и ты, мой Гишела.
Из грозных мы выбрались вод.
Бог спас. Ну, ступайте же смело,
Да славятся шеи у вас!
Пускай предлагают мне разом
За каждого двух. Я сейчас
На это отвечу отказом.

1910

[Nika]

Из грузинских народных преданий.
                                                



Малыш и быки.

Жил- был один крестьянин. Скверный характер у него был очень. Имел он маленького сына и пару быков. Малыш так был привязан к быкам, так привык к ним, что они ему ближе отца с матерью были.
Однажды вернулся с работы крестьянин и пригнал своих быков. Был он сильно не в духе. Привязал в хлеву, на полу, у яслей, быков и, не прекращая воркотни, вышел оттуда в дом. Сказал жене:
   — Женщина, завтра рано утром зарежу я Цикару.  Нет сладу с быками, не в силах я бегать за ними. Сегодня пополудни пустил я их пастись в кустарник, а сам прилег в тени, под деревом, вздремнуть на миг. Проснулся я, а быки пропали. Искал, искал их. Так и провел весь день в поисках... Я один работник в семье, зачем мне быки? И без них обойдусь, своими трудами. Зарежу вот Цикару да и раздам в селе по куску мяса в обмен на кукурузу и вино. А шкуру выдублю и нарежу на каламани. Если выгадаю на этом, то и Никору прирежу за ним вслед.
   Долго рассуждал хозяин. Малыш слушал отца, и каждое его слово, подобно толстой игле, вонзалось ему в сердце. Любил он Цикару и Никору. Услышав, что хотят их зарезать, потерял он покой и сон. Ночью, когда родители спали глубоким сном, он вылез из постели в одной рубашонке, вышел из избы, забрался в хлев и стал шептать быкам:
   — Скорее, скорее, Цикара и Никора! Спасайтесь! Отец собирается зарезать вас. Он наточил уже нож и завтра на рассвете перережет тебе глотку, Цикара!
Цикара вздохнул, потянулся и встал. Вскочил за ним и перепуганный Никора. Малыш бросился к веревкам и отвязал их. Только собрались быки выйти в открытые двери, как малыш сказал им:
   — Не оставляйте меня, быки! Я ведь без вас не проживу, да и отец сживет меня со свету; кроме меня, никого не заподозрит он. Возьмите меня с собой. Будем жить — так вместе, а умрем — так умрем вместе.
   Согласились быки. Пригнул спину Никора, сел на него малыш, ухватился за рога. Там же, в хлеву, висела его пастушья сумка с сухой лепешкой. Перекинул он сумку через плечо, перекрестился, и они пустились в путь.
   Очень быстро они шли. Подошли к реке. Должны были перейти ее вброд, другого пути не было. Уже слышна была погоня. Вступили в реку быки. Разлив был сильный, вся река была покрыта волнами. Попал малыш в водоворот, скрутило его, раза два высунул он голову и пошел ко дну.
   Поплыли быки вдоль берега. Плыли, пока волны не выкинули на берег утонувшего малыша. Легли быки с двух сторон, да не оживить было его. Его посиневшее тело было обито о камни и скалы и залито кровью.
Собрались воронье и грачи со всех сторон, подняли крик и карканье. Быки тоже жалобно стонали.
Небо и земля содрогнулись от жалости к малышу. Жалобный клич достиг ушей господа, и он повелел ворону:
   — Пойди и узнай: о чем там плач, что стряслось на земле? Полетел ворон. Прошло время, вернулся он и доложил господу богу:
   — Какой-то малыш утонул, и воронье и грачи налетели на его труп.
   — Нет,— сказал господь.— Вороны и грачи своим карканьем не вызовут такого горя. Скверный у тебя язык, и нет в твоем сердце жалости. Не белым должен быть ты, а черным как ночь, так же как черна твоя душа,— и бросил в него головней. С тех пор и стал ворон черным как смоль.
Послал теперь господь голубя и повелел ему:
    — Узнай мне все как есть.
Полетел голубь. Прошло время, и, вернувшись, доложил голубь господу:
   — Жалостное я видел зрелище: маленький малыш утонул в реке; на берег выкинули его волны, Пришли туда быки, лежат возле него, будто хотят согреть и оживить его, и жалобно стонут, так что сердце разрывается на них глядя. Все живое, даже воронье и грачи, плачут и вопят из жалости к нему.
   — Благословен твой язык! Будь светел, как светло твое сердце!
Раньше черным был голубь, а стал белым. Потому у голубя и ноги красные как кровь- он вымазал их в крови малыша.

[wsir1963]

Лиечка,а мы весь рассказ "Hellados" перевели? Будут ли ещё какие-нибудь произведения?

[Nika]

wsir1963 (31.12.2008, 4:28) писал:

Лиечка,а мы весь рассказ "Hellados" перевели? Будут ли ещё какие-нибудь произведения?

Нет,это не весь рассказ. Я его, зачем-то, с самого начала расчленила на куски.
Вот еще один кусочек.

ერთ დღეს იანგულიმ რძე მოიტანა, მე ეზოში შევეგებე, რომ შევხედე, ძლივს ვიცანი, ისე ჰქონდა სახე შეშუპებული და თვალის უპეები ჩალურჯებული.
- რა მოგივიდა? - ვკითხე გაკვირვებულმა.
წარმოუდგენელი იყო, იანგული ასე ეცემა უბანში ვინმეს, აშაკარად მასზე უფროსის ნახელავი იყო.
- არაფერი! - მიპასუხა მან და თვალი ამარიდა.
- მაგარი ნაცემი ხარ! - ვუთხარი მე.
- არა უშავს! - თქვა მან და გაიღიმა.
- თქვი, ვინ არის, თუ მარტო ვერ მოერიე, მე წამოგყვები! - ვუთხარი. იანგულიმ უარყოფის ნიშნად თავი გაიქნია.
- ვირი აქ დააბი და ახლავე წავიდეთ, - არ მოვეშვი მე. რძიანი ქილა კიბეზე დავდგი და გასაყოლად მოვემზადე.
- არ გინდა, ვერ მოვერევით! - მწარედ გაიღიმა მან.
- ვინ? მე და შენ ვერ მოვერევით? - გავიქაჩე მე.
- ვერც მე და შენ, და ვერც მთელი ვენეციის გზატკეცილი...
- ასეთი ვინ არის? - შევცბი.
- მამაჩემი! - თქვა იანგულიმ.
- მამაშენი?
- ჰო, მამაჩემი.
- ასე როგორ გაგიმეტა? - ვკითხე გაკვირვებულმა და შეშუპებულ ლოყაზე ხელი დავადე.
- ჩემი ბრალია!
- რა დააშავე?
- სამ დღეში სოხუმში საბერძნეთიდან გემი ჩამოდის. ჩვენი თემის ბერძნები ელადაში ბრუნდებიან. მამაჩემიც... - იანგული გაჩუმდა.
- მერე? - ვკითხე მე.
- მერე არაფერი, მე არ მივყვები, არ მინდა წასვლა... მამა ამბობს, რომ იქ ჩვენი სამშობლოა, მშობლიური მიწა, დიდებული ელადა... მამა-პაპათა სისხლი გვეძახის და მოვალენი ვართ წავიდეთო...
- მერედა რატომ არ მიყვები? - გულწრფელად გამიკვირდა მე.
იანგული დიდხანს სდუმდა თავჩაღუნული და ვირს აცქვეტილ ყურებს უუთოვებდა. ყურები იანგულის ხელის ყოველ დასმაზე მორჩილად წვებოდნენ, მაგრამ შემდეგ უცნაური სიჯიუტით კვლავ წამოხტებოდნენ და ცქვიტად დგებოდნენ. თითქოს ჩვენს საუბარს უგდებდნენ ყურს და ეშინოდათ, რაიმე სიტყვა არ გამოგვრჩესო.
- როგორ აგიხსნა... - თქვა ბოლოს იანგულიმ. - მე ჩემი დედა არ მახსოვს, მამა კი მთელი დღე ან ბოსტანშია, ან საშოვარზე. მე ვენეციის გზატკეცილზე გავიზარდე, ქუჩაში... ჩემი ელადა, ჩემი სამშობლო სოხუმია, ვენეციის გზატკეცილი, ჩალბაში, კოკა, პეტია, კურლიკა, ფემა... შავი ზღვა, ჩემი ვირი, რკინიგზის ხიდი... - იანგული ცოტათი შეყოვნდა. მერე ისევ განაგრძო: - მიდა... მიდა და შენც... - სახელი „მიდა” იანგულიმ პირველად ახსენა ჩემთან, მაგრამ არ მიკითხავს, მიდა ვინ არის-მეთქი, რადგან კოკასაგან ვიცოდი: მიდა აფხაზზე გათხოვილი ბერძენი ქალი იყოს შვილი იყო. მიდაზე ლამაზი გოგო სოხუმში არ დადიოდა და ეს გოგო იანგულის უყვარდა.
- გაიგე ახლა? - მკითხა იანგულიმ და თვალებში შემომხედა. მე ტანში ჟრუანტელმა დამიარა. ასეთი სიტყვები ჩემს სიცოცხლეში პირველად მესმოდა.
- კი მაგრამ ეგ რაღაა? - ვკითხე. მკერდზე ხალათი გადავუწიე და ლურჯად ამოსვირინგებული HELLADOS წავიკითხე ხმამაღლა.
- ეს ამოსვირინგებული სიტყვაა, ჯემალო. სამშობლო უფრო ღრმადაა. უფრო შიგნით... - თქვა იანგულიმ და ხელი მკერდზე დაიდო. მე ყელში გაჩხერილი მუშტისოდენა ბურთი გადავყლაპე და ვიდრე რამეს ვუპასუხებდი, იანგულიმ ვირს ხელი მოჰკიდა, აღვირი მოქაჩა და ეზოდან გავიდა.
●
მესამე დღეს, სისხამ დილით, იანგული ჩვენს ეზოში იდგა. თან უებლო ვირი მოეყვანა.
- მამამ ყველაფერი გაყიდა: ძროხა, სახლი, კარი. ვირს არავინ არ ყიდულობს. თქვენი ხალხი ვირის ყოლას სამარცხვინოდ თვლის, ვირი კი ძალიან საყვარელი ცხოველია... მუშა, უწყინარი... ქუჩაში ხომ არ დავტოვებ, ან ვის დავუტოვო, ბერძნები ყველა მივდივართ... ძალიან ადვილი მოსავლელია, ერთი მუჭა ბალახი ჰყოფნის... ნაწყვეტ-ნაწყვეტ ლაპარაკობდა, თან ვირს ყელზე უსვამდა ხელს და ცრემლებს ყლაპავდა.
- მიდიხარ?
- მივდივარ. ხომ დაიტოვებ?
- დავიტოვებ!
- არ გააგდო სახლიდან!
- არა, იანგული!
- ნინა ივანოვნას სთხოვე, არ გააგდოს!
- ვთხოვ, იანგული!
- კოკა მოგეხმარება, ამის მოვლას რა უნდა...
- არაფერი, იანგული.
- სულ ერთი მუჭა ბალახი ჰყოფნის.
- ჰო, იანგული!
- აპოლონი ჰქვია!
- ვიცი, იანგული!
- მოეფერე ხოლმე!
- კი, იანგული!
- წავედი ახლა, გემი საღამოს გადის!
- წადი, იანგული.
- მშვიდობით, ჯემალო!
- პორტში მოვალ, იანგული!
იანგული გადამეხვია, დიდხანს ვყავდი გულში ჩაკრული. მერე უცებ ხელი გამიშვა და გაიქცა, რაც ძალი და ღონე ჰქონდა. გაიქცა  უკანმოუხედავად, ისე, თითქოს რაღაც საშინელსა და შემზარავს გაურბოდა.