Сообщений в теме: 222

[wsir1963]

Родился ли ты уж  так  медведем,  или  омедведила  тебя  захолустная  жизнь,
хлебные посевы, возня с мужиками, и ты чрез них сделался  то,  что  называют
человек-кулак? Но нет: я думаю, ты все был бы тот же, хотя бы даже воспитали
тебя по моде, пустили бы в ход и жил бы ты в Петербурге, а не в  захолустье.
Вся разница в  том,  что  теперь  ты  упишешь  полбараньего  бока  с  кашей,
закусивши ватрушкою в тарелку, а тогда бы  ты  ел  какие-нибудь  котлетки  с
трюфелями. Да вот теперь у тебя под властью мужики: ты  с  ними  в  ладу  и,
конечно, их не обидишь, потому что они твои, тебе же будет хуже; а тогда  бы
у тебя были чиновники, которых бы ты сильно пощелкивал, смекнувши,  что  они
не твои же крепостные, или грабил бы ты казну!  Нет, кто уж  кулак,  тому  не
разогнуться в ладонь! А разогни кулаку один или два пальца, выдет еще  хуже.
Попробуй он слегка верхушек какой-нибудь науки, даст он знать потом, занявши
место повиднее всем тем, которые в самом деле узнали какую-нибудь науку.  Да
еще, пожалуй, скажет потом: "Дай-ка себя покажу!" Да такое  выдумает  мудрое
постановление, что многим придется солоно... Эх, если бы все кулаки!.."  

НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ГОГОЛЬ " МЕРТВЫЕ ДУШИ ", глава пятая

[wsir1963]

Базиль.

........Втянуть его в скверную историю — это в добрый час, и тем временем оклеветать его бесповоротно, concedo.

Бартоло.

Странный способ отделаться от человека!

Базиль.

Клевета, сударь: вы совсем не знаете того, чем пренебрегаете. Мне приходилось видеть честнейших людей, почти уничтоженных ею. Поверьте, не существует той плоской злостной выдумки, мерзости, нелепой сказки, которую нельзя было бы сделать пищей праздных людей в большом городе, как следует взявшись за это, а у нас тут имеются такие ловкачи... Сначала лёгкий говор, низко реющий над землёй, как ласточка перед грозой, шопот pianissimo бежит и оставляет за собой ядовитый след. Чей-нибудь рот его приютит и piano, piano с ловкостью сунет в ваше ухо. Зло сделано. Оно прорастает, ползет, вьётся, и rinforzando из уст в уста пойдёт гулять. Затем вдруг, не знаю отчего, клевета поднимается, свистит, раздувается, растет у вас на глазах. Она устремляется вперёд, ширит свой полёт, кружится, схватывает всё, рвёт, увлекает за собой, сверкает и гремит, и вот, благодаря небу, она превратилась в общий крик, crescendo всего общества, мощный хор из ненависти и проклятий. Кой чорт устоит перед ней?

******

Базиль.

Клевета, доктор, клевета! Всегда следует пристать к ней.

Бомарше " Севильский цирюльник ".

[Offline]

"...Чероки пригнал сани к крыльцу, и Бобби водрузили на сиденье. Резвые лошадки бойко рванулись вперёд по укатанной снежной дороге. На Чероки была его пятисотдолларовая шуба из новорождённых котиков. Меховая полость приятно грела.

Бобби вытащим из кармана папиросу и принялся чиркать спичкой.

— Брось папиросу! — сказал Чероки спокойно, но каким-то новым голосом.

После некоторого колебания Бобби швырнул папиросу в снег.

— Брось всю коробку, — приказал новый голос. Мальчик повиновался не сразу, но всё же исполнил и этот приказ.

— Эй! — сказал вдруг Бобби. — А ты мне нравишься. Не пойму даже почему. Попробовал бы кто-нибудь так надо мной командовать!

— Послушай, малыш, — сказал Чероки обыкновенным голосом. — А ты не врёшь, что твоя мать целовала эту карточку? Ту, что на меня похожа?

— Не вру. Сам видел.

— Ты, кажется, что-то говорил насчёт ружья?

— Ну да. А что? Есть у тебя?

— Завтра получишь. С серебряными нашлёпками. Чероки поглядел на часы.

— Половина десятого. Что ж, мы с тобой доберёмся до Гранитной Стрелки как раз к празднику, минута в минуту. Тебе не холодно? Садись поближе, сынок."


О. Генри "ЁЛКА С СЮРПРИЗОМ"

[Offline]

..... Месяц спустя Малыш, по вызову Тэкера, пришел в консульство.

Он стал настоящим испанским caballero. Костюм его был явно американского производства, и ювелиры недаром потратили на Малыша свои труды. Более чем солидный брильянт сверкал на его пальце, когда он скручивал себе папиросу.

— Как дела? — спросил Тэкер.

— Да никак, — спокойно ответил Малыш. — Сегодня я в первый раз ел жаркое из игуаны. Это такие большие ящерицы, sabe? ^* Но я нахожу, что мексиканские бобы со свининой немногим хуже. Вы любите жаркое из игуаны, Тэкер?

— Нет, и других гадов тоже не люблю, — сказал Тэкер.

Было три часа дня, и через час ему предстояло достигнуть высшей точки блаженства.

— Пора бы вам заняться делом, сынок, — продолжал он, и выражение его покрасневшего лица не сулило ничего хорошего. — Вы нечестно со мной поступаете. Вы уже четвертую неделю играете в блудного сына и могли бы, если бы только пожелали, каждый день получать жирного тельца на золотом блюде. Что же, мистер Малыш, по-вашему благородно оставлять меня так долго на диете из рожков? В чем дело? Разве вашим сыновним глазам не попадалось в Casa Blanca ничего похожего на деньги? Не говорите мне, что вы их не видели. Все знают, где старый Урикэ держит свои деньги, и притом в американских долларах; никаких других он не признает. Ну, так как же? Только не вздумайте опять ответить: «Никак».

— Ну, конечно, — сказал Малыш, любуясь своим брильянтом. — Денег там много. Хоть я и не особенно силен в арифметике, но могу смело сказать, что в этой жестяной коробке, которую мой приемный отец называет своим сейфом, не меньше пятидесяти тысяч долларов. Притом он иногда дает мне ключ от нее, чтобы доказать, что он верит, что я его настоящий маленький Франциско, отбившийся когда-то от стада.

— Так чего же вы ждете? — сердито воскликнул Тэкер. — Не забывайте, что я могу в любой день разоблачить вас — стоит только слово сказать. Если старый Урикэ узнает, что вы самозванец, что с вами будет, как вы думаете? О, вы еще не знаете этой страны, мистер Малыш из Техаса. Здешние законы — что твои горчичники. Вас распластают, как лягушку, и всыплют вам по пятидесяти ударов на каждом углу площади, да так, чтобы измочалить об вас все палки. То, что от вас после этого останется, бросят аллигаторам.

— Могу, пожалуй, сообщить вам, приятель, — сказал Малыш, удобнее располагаясь в шезлонге, — что никаких перемен не предвидится. Мне и так неплохо.

— То есть как это? — спросил Тэкер, стукнув стаканом по столу.

— Ваша затея отменяется, — сказал Малыш. — И когда бы вы ни имели удовольствие разговаривать со мной, называйте меня, пожалуйста, дон Франциско Урикэ. Обещаю вам, что на это обращение я отвечу. Деньги полковника Урикэ мы не тронем. Его маленький жестяной сейф в такой же безопасности, как сейф с часовым механизмом в Первом Национальном банке в Ларедо.

— Так вы решили меня обойти? — сказал консул.

— Совершенно верно, — весело отвечал Малыш. — Решил обойти вас. А теперь я объясню вам почему. В первый же вечер, который я провел в доме полковника, меня отвели в спальную. Никаких одеял на полу — настоящая комната с настоящей кроватью и прочими фокусами. И не успел еще я заснуть, как входит моя мнимая мать и поправляет на мне одеяло. «Панчито, — говорит она, — мой маленький потерянный мальчик, богу угодно было вернуть тебя мне. Я вечно буду благословлять его имя. Так она сказала, или какую-то еще чепуху в этом духе. И мне на нос падает капля дождя. Я этого не могу забыть, мистер Тэкер. И так с тех пор продолжается. И так оно и должно остаться. Не думайте, что я так говорю потому, что это мне выгодно. Если у вас есть такие мысли, оставьте их при себе. Я маловато имел дела с женщинами, да и матерей у меня было не так уж много, но эту даму мы должны дурачить до конца. Один раз она это пережила, второй раз ей не вынести. Я большой негодяй, и, может быть, дьявол, а не бог послал меня на эту дорогу, но я пойду по ней до конца. И не забудьте, пожалуйста, когда — будете упоминать обо мне, что я дон Франциско Урикэ.

— Я сегодня же открою всю правду, я всем скажу, кто ты такой, ты, гнусный предатель, — задыхаясь, сказал Тэкер.

Малыш встал, спокойно взял Тэкера за горло своей стальной рукой и медленно задвинул его в угол. Потом он вытащил из-под левой руки сорок пятого калибра револьвер с перламутровой ручкой и приставил холодное дуло ко рту консула.

— Я рассказал вам, как попал сюда, — сказал он со своей прежней леденящей улыбкой. — Если я уеду отсюда, причиной тому будете вы. Не забывайте об этом, приятель. Ну, как меня зовут?

— Э-э-э… дон Франциско Урикэ, — с трудом выговорил Тэкер.

За окном послышался стук колес, крики и резкий звук ударов деревянным кнутовищем по спинам жирных лошадей.

Малыш спрятал револьвер и пошел к двери; но он вернулся, снова подошел к дрожащему Тэкеру и протянул к нему свою левую руку.

— Есть еще одна причина, — медленно произнес он, — почему все должно остаться как есть. У малого, которого я убил в Ларедо, на левой руке был такой же рисунок.

Старинное ландо дона Сантоса Урикэ с грохотом подкатило к дому. Кучер перестал орать. Сеньора Урикэ в пышном нарядном платье из белых кружев с развевающимися лентами высунулась из экипажа, и ее большие и ласковые глаза сияли счастьем.

— Ты здесь, сынок? — окликнула она певучим кастильским голосом.

— Madre mia, yo vengo ^**, — ответил молодой Франциско Урикэ.

-----------------------------------------------------------

^*. Знаете? (испанск.). ^**. Иду, мама (испанск.).

О. Генри "Гнусный обманщик"

[Nika]

  Марк Твен. [в Риме]
..................................................
..................................................
.
............
Тут  я,  пожалуй,  настрочу наконец  главу  об  этом  неизбежном зле  -
европейских гидах. Сколько людей мечтало о том, чтобы обойтись без гида! Но,
зная,  что  это  невозможно,  каждый  из  них  мечтал извлечь из  него  хоть
какое-нибудь удовольствие, хоть чем-нибудь возместить страдания, причиняемые
его обществом.  Мы нашли способ,  как этого достичь,  и  если наш опыт может
оказаться кому-нибудь полезным, мы рады им поделиться.
     Познания гидов в  английском языке как  раз достаточны,  чтобы запутать
любое объяснение настолько, что разобраться в нем совершенно невозможно. Они
знают историю каждой статуи,  картины, собора и любого другого чуда, которое
нам показывают. Они знают ее наизусть и рассказывают ее, как попугаи, - если
прервать их, они сбиваются и принуждены начинать сначала. Всю свою жизнь они
занимаются  тем,  что  показывают  редкости  иностранцам  и  выслушивают  их
восхищенные возгласы.  Каждый  человек  любит  вызывать  восхищение.  Именно
поэтому  дети  всячески  стараются острить  и  "выламываться" в  присутствии
гостей;  именно поэтому присяжные сплетники готовы в дождь и в бурю бежать к
соседям,  лишь бы  успеть первыми рассказать удивительную новость.  Нетрудно
понять,   что  для  гида,  привилегия  которого  -  каждый  день  показывать
чужестранцам чудеса, приводящие их в экстаз, это становится страстью. Он так
привыкает к этому,  что уже не может существовать в более трезвой атмосфере.
Как только мы открыли это, мы перестали впадать в экстаз, мы больше ничем не
восхищались;  какие  бы  замечательные  чудеса  ни  показывал  нам  гид,  мы
оставались тупо-равнодушными,  и  на  наших лицах не  отражалось ничего.  Мы
нашли уязвимое место этого сословия.  С тех пор мы неоднократно пускали наше
открытие в ход.  Кое-кого из них нам удалось разозлить, но сами мы сохраняли
невозмутимое благодушие.
     Вопросы обычно задает доктор,  потому что он хорошо владеет своим лицом
и  как  никто умеет принять слабоумный вид и  говорить идиотским голосом.  У
него это получается очень естественно.
     Генуэзские гиды  обожают американских туристов,  потому что  американцы
всегда готовы изумиться,  расчувствоваться и прийти в восторг при виде любой
реликвии,  связанной с Колумбом. Наш тамошний гид был преисполнен нетерпения
и воодушевления. Он сказал:
     - Идите со  мной,  господа!  Идите!  Я  показать вам  письмо,  писанное
Христофор Коломбо! Сам писать! Писать своей рукой! Идите!
     Он  повел нас  в  ратушу.  После долгой внушительной возни с  ключами и
замками перед нами был  развернут старый,  пожелтевший от  времени документ.
Глаза гида засияли. Он плясал вокруг нас и стучал по пергаменту пальцем:
     - Что я вам говорить, господа? Не так ли это? Глядите! Почерк Христофор
Коломбо! Сам писать!
     Мы симулировали равнодушие.  В  течение долгой мучительной паузы доктор
внимательно рассматривал документ. Затем он сказал, не проявляя ни малейшего
интереса:
     - А... как... как вы назвали субъекта, который написал это?
     - Христофор Коломбо! Великий Христофор Коломбо!
     Доктор снова внимательно исследует письмо.
     - А... он его сам написал? Или... или... как?
     - Он писать сам!  Христофор Коломбо! Его собственный почерк, написан им
самим!
     Затем доктор положил письмо и сказал:
     - В  Америке  я  видывал  четырнадцатилетних мальчишек,  которые  пишут
лучше.
     - Но это же великий Христо...
     - Меня не интересует, кто это писал. Худшего почерка мне не приходилось
видеть.  Не  думайте,  пожалуйста,  что  вы  можете  нас  дурачить,  раз  мы
иностранцы.  Мы не потерпим подобного обращения.  Если у  вас есть образчики
настоящей каллиграфии,  мы будем рады с  ними ознакомиться,  а если нет,  то
незачем здесь задерживаться.
     Мы отправились дальше.  Гид был сильно обескуражен,  но сделал еще одну
попытку.  У  него было в  запасе нечто,  чем он  собирался нас поразить.  Он
сказал:
     - Ах,  господа,  вы  идти со мной.  Я  показывать вам прекрасный...  о,
великолепный бюст Христофор Коломбо! Чудесный, замечательный, великолепный!
     Он подвел нас к  прекрасному -  действительно прекрасному!  -  бюсту и,
отступив, встал в позу:
     - Ах,  взгляните,  господа!  Прекрасный, чудесный бюст - бюст Христофор
Коломбо! Прекрасный бюст, прекрасный постамент!
     Доктор  приставил  к  глазам  лорнет,  купленный  специально для  таких
оказий.
     - А... как вы назвали этого джентльмена?
     - Христофор Коломбо! Великий Христофор Коломбо!
     - Христофор Коломбо...  великий Христофор Коломбо.  Ну,  а  чем  же  он
знаменит?
     - Открыл Америку! Открыл Америку! Черт побери!
     - Открыл Америку?  Тут какое-то недоразумение. Мы только что из Америки
и ничего об этом не слышали.  Христофор Коломбо... красивое имя... А... а он
умер?
     - О, corpo di Bacco!* Триста лет назад!
     ______________
     * Черт побери! (итал.)

     - А отчего он умер?
     - Не знаю. Не могу сказать.
     - От оспы, а?
     - Я не знаю, господа! Я не знаю, отчего он умер.
     - От кори, должно быть?
     - Может  быть,  может  быть...  Я  не  знаю...  Наверное,  он  умер  от
чего-нибудь.
     - А родители живы?
     - Невозможно!
     - А... а что здесь - бюст, а что - постамент?
     - Санта Мария! Вот это - бюст, а вот это - постамент!
     - Ага,  понимаю, понимаю. Удачное сочетание. Весьма удачное. Но бюст не
очень пышный.
     Иностранец  не  понял  этой  шутки:  гидам  недоступны тонкости  нашего
американского остроумия.
     Мы  не даем скучать нашему римскому гиду.  Вчера мы снова провели около
четырех часов в Ватикане,  этом удивительном хранилище редкостей.  Несколько
раз  мы  чуть  было  не  выказали интереса,  даже  восхищения -  удержаться,
казалось,  невозможно. Все же нам это удалось. Гид был совсем уничтожен и не
знал,  что делать. Он сбился с ног, выискивая всякие диковинки, истощил весь
запас своей изобретательности,  но  у  него так ничего и  не  вышло:  мы  не
проявили интереса ни к чему. Под конец он пустил в ход свой главный козырь -
царственную египетскую мумию,  пожалуй, лучшую из существующих. Он повел нас
к  ней.  На  этот раз он был так уверен в  успехе,  что обрел часть прежнего
энтузиазма.
     - Взгляните, господа! Мумия! Мумия!
     Лорнет приставляется к глазам с обычной хладнокровной медлительностью.
     - А... как, вы сказали, зовут этого джентльмена?
     - Зовут? Его никак не зовут! Мумия! Египетская мумия!
     - Так, так. Здешний уроженец?
     - Нет! Египетская мумия!
     - Ах, вот как. Значит, француз?
     - Нет же! Не француз, не римлянин! Родился в Египта!
     - В  Египта.  В  первый раз слышу об этой Египте.  Какая-то заграничная
местность,  по-видимому.  Мумия...  мумия. Как он хладнокровен, как сдержан.
А... он умер?
     - О, sacre bleu!* Три тысячи лет назад!
     ______________
     * Черт побери! (франц.)

     Доктор свирепо обрушился на него:
     - Эй,  бросьте ваши штучки!  Считаете нас за простофиль,  потому что мы
иностранцы  и   проявляем   любознательность!   Подсовываете  нам   каких-то
подержанных покойников!  Гром и молния! Берегитесь, не то... если у вас есть
хороший свежий труп,  тащите его сюда!  Не то,  черт побери, мы разобьем вам
башку!
     Да,  мы  не  даем  скучать этому французу.  Однако он  с  нами  отчасти
сквитался,  сам того не подозревая.  Сегодня утром он явился в отель узнать,
не  встали ли мы,  и  постарался описать нас как можно точнее,  чтобы хозяин
понял,  о ком идет речь. Заканчивая свое описание, он мимоходом заметил, что
мы сумасшедшие.  Это было сказано так простодушно и искренне,  что шутка для
гида получилась недурная.
     Есть один уже упоминавшийся вопрос,  который неизменно доводит гидов до
белого каления.  Мы пускаем его в  ход всякий раз,  когда не можем придумать
ничего другого.  После того как  они  истощат все  запасы своего энтузиазма,
восхваляя красоты какого-нибудь древнего бронзового истукана или  колченогой
статуи,  мы начинаем молча, с глупым видом рассматривать эту диковинку пять,
десять,  пятнадцать минут  -  словом,  сколько  сумеем  выдержать,  а  потом
спрашиваем:
     - А... а он умер?
     Это  пронимает самого добродушного из  них.  Они никак этого не  ждут -
особенно новые, еще не знающие нас. Наш многострадальный римский Фергюсон, -
пожалуй,  наиболее терпеливый и доверчивый из всех гидов, которые до сих пор
нам  попадались.  Жаль  будет  расставаться с  ним.  Нам  очень нравится его
общество. Мы надеемся, что ему нравится наше, но нас терзают сомнения.

[Фуфа]

David (16.12.2009, 15:31) писал:

И Ты всегда в нас
ОДИНОЧЕСТВО...

[SergOs]

Ежинка
В глубокой прохладной ложбинке,
Где летняя травка свежа,
Привольно живется Ежинке,
Единственной внучке Ежа.

Весь день она тихо играет,
Шуршит прошлогодним листом,
Еловые шишки бросает
И дремлет в тени под кустом.

Однажды надвинулась тучка,
Стал ветер деревья качать,
И Ежик любимую внучку
Заботливо вышел встречать.

И вдруг, запыхавшись, Зайчишка
Бежит, перепуган до слез:
- Скорее! Какой-то мальчишка
Ежинку в корзине унес!

Мелькали березы и елки,
Зеленый кустарник и рожь.
Подняв, как оружье, иголки,
Бежал, ощетинившись, Еж!

В прохладной пыли на дороге
Он след мальчугана искал.
Он по лесу бегал в тревоге
И внучку по имени звал!

Стемнело... И дождик закапал,
Живого следа не найдешь.
Упал под сосной и заплакал
Измученный дедушка Еж!

А дедова внучка сидела
За шкафом, свернувшись клубком.
Она и взглянуть не хотела
На блюдце с парным молоком!

И утром к зеленой ложбинке
Из города дети пришли,
И дедову внучку Ежинку
В корзинке назад принесли.

Пустили на мягкую травку:
- Дорогу домой ты найдешь?
- Найдет! - закричал из канавки
Взволнованным голосом Еж.

В. Осеева

[Доктор]

David (18.1.2010, 16:46) писал:

"Бродячая собака" с сожалением...

У нас, простите, карлик каждый
Себя считает Гулливером;
А к власти он придет однажды
И сразу станет изувером.

   Росту его власти, славы соответствовал в моем  воображении
рост  меры наказания, которую я желал бы к нему применить. Так.
сначала  я  удовольствовался  бы  его  поражением  на  выборах,
охлаждением  к  нему  толпы,  затем  мне  уже  нужно  было  его
заключения в тюрьму, еще позже-- изгнания  на  далекий  плоский
остров  с  единственной пальмой, подобной черной звезде сноски,
вечно низводящей в ад одиночества,  позора,  бессилия;  теперь,
наконец, только его смерть могла бы меня утолить.
     Как   статистики   наглядно  показывают  его  восхождение,
изображая   число   его   приверженцев   в   виде    постепенно
увеличивающейся  фигурки,  фигуры,  фигурищи,  моя  ненависть к
нему, так же как он скрестив руки, грозно  раздувалась  посреди
поля  моей  души, покуда не заполнила ее почти всю, оставив мне
лишь  тонкий  светящийся  обод  (напоминающий   больше   корону
безумия,  чем венчик мученичества); но я предвижу и полное свое
затмение.
( Владимир Набоков, "Истребление тиранов" )

[ksusna]

Для графини травили волка.
       Его поступь была легка...
       Полированная двустволка -
       Как восторженная строка!
       Он был вольный и одинокий.
       На виду или на слуху.
       Стрекотали про смерть сороки
       Беспардонную чепуху.
       Упоенно рычала свора,
       Егеря поднимали плеть -
       Все искали, где тот, который
       Призван выйти и умереть?
       Нет, любимая... Даже в мыслях
       Я не буду ничей холоп.
       Я уже не подам под выстрел
       Свой упрямый звериный лоб.
       И моя негустая шкура
       Не украсит ничей камин.
       Пуля - дура? Конечно, дура...
       Только в поле и я - один...
       Все бело, и борзые стелют
       Над равниной беззвучный бег.
       Эх, дожить бы хоть до апреля -
       Поглядеть, как растает снег,
       Как по небу скользят беспечно
       Облака до краев земли...
       И влюбиться в тебя навечно,
       За секунду до крика: "Пли!"
                          
                     Андрей Белянин

[ksusna]

Храм мой... Тело твое белое,
       Вольно трактуя строку Писания -
       Господи, что я с собою делаю
       В явном соблазне непонимания.
       Читаю ладони твои, как Библию,
       Вглядываясь в каждую черточку пристально,
       Иду Израилем, прохожу Ливию,
       Возвращаюсь в Россию жадно, мысленно
       Лбом запыленным коснусь коленей,
       Так, припадая к порогу церковному,
       Раненый воин, бредущий из плена,
       Спешит к высокому и безусловному
       Слову. Наполненные смирением,
       Рвутся цветы из-под снежной скатерти,
       Или осенних лесов горение
       Огненной лавой стекает к паперти.
       Плечи твои... Не на них ли держится
       Весь этот свод, изукрашенный фресками?
       Не Богоматерь, не Самодержица,
       Не Баба степная с чертами резкими...
       Не нахожу для тебя сравнения.
       Сладко притронуться как к святыне...
       В каждой молитве - благодарение
       Древневозвышенной латыни!
       Дай мне войти, позабыв уклончивость
       Пришлых законов. Взгляни на шрамы.
       Время любого бессилия кончилось.
       Нужно держаться легко и прямо.
       Храм мой, прими меня сирого, серого...
       Не с плюсом, минусом - со знаком равенства.
       Губ твоих горних коснуться с верою
       И причаститься Святыми Таинствами...
            
                            А. Белянин