Сообщений в теме: 80

[wsir1963]

По следам Фаринелли и Раду Мариана

Умение мужчины петь женским голосом во все века ценилось настолько высоко, что люди шли ради этого на жертвы. Сегодня подобные жертвы искусству не приносят, но голоса таких сопранистов, как у Раду Мариана, по-прежнему называют ангельскими.
Итальянский контратенор молдавского происхождения Раду Мариан в составе трио Clemencic Consort, в котором играют также итальянец Валерио Лосито (виола д’аморе, виолино) и австриец Рене Клеменсик (орган-позитив, клавесин), дал серию блистательных концертов в Эстонии.
Музыка этого интернационального коллектива определяется прежде всего вокальными возможностями солиста — больше всего высокие мужские голоса были востребованы в эпоху барокко, именно тогда создавалась самая красивая и мелодичная музыка всех времен, которая ласкает наш слух и по сей день.
Трио Clemencic Consort посвятило свой концерт памяти Фаринелли — выдающегося исполнителя середины XVIII века, с диапазоном голоса в три с половиной октавы, исполнив излюбленный репертуар для сопрано: Росси, Кариссими, Франческо да Милано, Фрескобальди, Гуэрали и Заннетти.
Говоря о Карло Броски, таково настоящее имя великого певца-кастрата Фаринелли, Мариан закатывает глаза: «Это — недосягаемая величина, идол».

«Эндокринный кастрат»

В период расцвета пения кастратов — в XVI-XVIII веках, в Италии, где церковное пение было более всего распространено и востребовано, кастрировали предположительно около пяти тысяч мальчиков.
Мариан, которого интернет-энциклопедия «Википедия» называет «природным кастратом», или «эндокринным кастратом», изучал этот вопрос довольно основательно.
"Это были зажиточные люди, порой намного богаче самих композиторов. Кастрация была настолько популярна, что ее делали в обычных цирюльнях. Представляете, парикмахерскую со щитом «Стригу, брею, кастрирую»? — рассказал Мариан, подчеркнув при этом, что сам он является гуманистом и хирургического вмешательства, даже во имя высокого искусства, не приемлет.
Естественно, я не могла не поинтересоваться, как складывается личная жизнь у певца. Ответил, что могла бы быть и лучше. Он был женат, развелся и совершенно однозначно является сторонником верных христианских браков на всю жизнь.
В повседневной жизни Раду Мариан, обладатель высокого голоса, говорит голосом совершенно нормальным, а по моей просьбе даже пробасил что-то в ответ.
"Я пою произведения не только на музыку итальянских композиторов, но и Моцарта, Гайдна, а также современных авторов. Правда, она не очень хорошо продается и коммерческого успеха не имеет. Иногда композиторы пишут музыку именно для моего голоса», — говорит солист.
В наши дни не часто, но случаются премьеры музыкальных произведений эпохи барокко. Время от времени в архивах библиотек или на запыленных чердаках находят и восстанавливают ноты и совершают музыкальные открытия, которые затем обретают вторую жизнь на сцене.
По словам Мариана, он и сам, когда приезжает с концертами в те города, где жили и творили композиторы, как правило, посещает и книгохранилища, не ровен час там найдется что-то новое для его репертуара. В Эстонии, например, вниманию публики была представлена редкая ария Pur al fin gentil viola Ариости, найденная, по словам Мариана, именно таким путем.
Главным своим учителем певец считает композитора и педагога Флавио Колуззо, который занимался с ним во время мутации голоса — подростковой ломки.

Считает себя музыкантом

Мариан уехал из Молдавии на стажировку в Италию, затем из бывшей соцреспублики за сыном переехали и его родители-музыканты. По словам певца, в Молдавии зарабатывать музыкой на жизнь невозможно.
У Мариана ломка голоса происходила крайне продолжительное время, и занятия вокалом в этот период помогли сохранить голосу уникальность. «В 17-18 лет медики мне вообще запретили петь, и сегодня петь становится все труднее, — с грустью признается он. — «Царицу ночи» я уже не могу исполнить».
Впрочем, вокалист, закончивший музыкальную школу по классу фортепиано, не унывает. «Я в первую очередь все же музыкант, а не певец. И живу я не ради голоса, а для музыки», — утверждает он. Даже если Мариан не сможет петь, он всегда сможет играть ту музыку, которая ему нравится.
После серии концертов в рамках фестиваля барочной музыки в Эстонии Раду Мариан едет в музыкальную столицу Европы — Вену, где приступит к репетициям оперы Альбинони «Il nascinmento dell’ Aurora».

Ксения Репсон

Раду Мариан в ВИКИПЕДИИ

http://en.wikipedia....iki/Radu_Marian

[wsir1963]

На изображениях знаменитые кастраты,в том числе Фаринелли на картине Коррадо Джакинто

   История кастратов

Патрик Барбье

  В 1773 году Словарь Французской академии объяснял слово «кастрат» (саstrato) так: «Мужчина, оскопленный таким способом, чтобы его голос был сходен с женским или детским. Кастратов много в Италии».Из выделенного курсивом краткого добавления ясно, что во Франции, как и в других странах, преимущественным местопребыванием евнухов-певцов считалась Италия. Ангелы для одних и чудовища для других, кастраты на протяжении XVII и XVIII веков являли собой совершенно беспрецедентный для Европы музыкальный, социальный и культурный феномен: находясь под покровительством Церкви, они более всего были затребованы ранней оперой, что и привело их сначала к небывалому успеху, а затем к исчезновению со сцены на рассвете романтизма, когда их мир - мир иллюзорности, нарочитости, маскарадной двуполости и вокальной амбивалентности - стал утрачивать свое прежнее значение.
  Нет смысла повторять обвинения, часто высказывавшиеся в прошлом и против кастрации вообще, и против тех, кто практиковал ее или ей подвергался. Можно ли судить о медицинской процедуре, в течение двух с лишним веков влиявшей на всю западную музыку, с сегодняшних позиций, весьма далеких от барочной эпохи и существенных для нее условий и правил? Способен ли современный разум, испытавший известное воздействие идей XIX столетия, постигнуть, почему именно эта эпоха решилась искать чистой и самодостаточной Красоты с помощью увечья, наносящего столь заметный «убыток» индивидам, которым это увечье наносилось? Да и как нам понять отношение к кастрации, раз ни один из великих кастратов не поделился с нами своими подлинными чувствами? Считал ли он сам произведенную над ним операцию личной трагедией? Не бывала ли эта операция порой оправдана призванием или «природой», для которых традиционное различение мужского и женского оказывалось неважно? Мы ведь знаем, что кастраты Карестини и Салимбени, например, просто хохотали, если кто-то им сочувствовал, - но были эти двое правилом или исключением?
   Для историка важно лишь одно - то, что на европейских оперных сценах кастраты выступали и пользовались успехом на протяжении почти двухсот тридцати лет, а в Католической церкви и того дольше. Разумеется, главными создателями и слушателями таких певцов были итальянцы, и они же были главными поклонниками и почитателями этого необычного пения, так хорошо удовлетворявшего присущую им страсть к нарочитости, любовь к празднику и жажду чувственных удовольствий. Даже названиия для «кастратов» по-итальянски из всех самые уважительные: если французы именовали их «евнухами», «калеками», «огрызками» и даже «каплунами», итальянцы предпочитали определения «musico» или «virtuoso», а евнухами называли только юных кастратов, учившихся в консерваториях, и не придавали этому названию никакого пренебрежительного значения. Еще распространеннее были определения «премьер» (primo uomo) и «сопранист» - в отличие от певиц, которые были соответственно «примадоннами» (prima donna) и «сопрано», - меж тем как термин «кастрат» (castrato) использовался в Италии гораздо реже, чем в других странах.
В сегодняшнем знании о кастратах слишком много пробелов, и прежде всего тот, что нам неведома поразительная красота их голосов - а ведь голоса величайших из них были совершенно не похожи ни на что из слышанного нами! Так что пробел этот весьма прискорбный, особенно если перечитать восторженные отзывы тех, кто эти голоса слышал. Нет у нас и воспоминаний о виртуозах, которые, будь они написаны при жизни, поведали бы нам об их происхождении и детских годах, и как их оперировали, и как они учились. Есть, правда, архивные документы и рассказы современников, но все это слишком часто окрашено в полемические цвета и основано наличных пристрастиях, что и понятно: связанные с кастратами проблемы выходили за пределы собственно музыкальной дискуссии, превращаясь в социальные, моральные и политические - особенно часто такое случалось вне Италии. Недостаток информации можно объяснить и тем, что в XVII и XVIII веках кастраты были столь неотъемлемой частью музыкальной жизни, что никто в них ничего необычного не видел: их голоса были такими же «естественными», как и у всех прочих, а сами они вовсе не считались цирковыми уродами, о которых стоило бы спорить. В результате никому попросту не приходило в голову обсуждать кастратов отдельно - иначе, чем певиц, теноров, композиторов, театральную режиссуру, театральную публику и вообще все, что может быть поводом для удовольствия заявить собственное мнение.
   Сегодняшнее оживление интереса к барочной музыке не только не привлекло внимания к кастратам, но, напротив, в известном смысле еще дальше вытеснило их из реальности - и в этом главная помеха для всякого, кто пытается возродить музыку Кавалли или Алессандро Скарлатти, не имея певцов, для которых она сочинялась. В сегодняшнем музыкальном мире этот совершенно очевидный изъян и различные способы компенсировать его другими голосами послужил поводом для долгой и бесплодной полемики: использующиеся в ней аргументы позабавили бы Грегорио Аллегри, уже в XVII веке предвидевшего гибель bel canto в барочном значении этого словосочетания именно в случае исчезновения кастратов. Каков бы ни был итог упомянутых дискуссий, сегодняшняя публика благодаря новой моде на барочную музыку способна по крайней мере осознать, каким интеллектуальным потрясением было открытие этих «почти обыкновенных» певцов, чьи удивительные голоса и удивительные личности оказали такое влияние почти на три века развития театральной и церковной музыки.

[wsir1963]

Глава I

Кастрация


Должны ли мы калечить мужчин, чтобы придать им

совершенство, коего им не досталось при рождении?
Сара Гудар*


       Эту операцию мог сделать всякий - хоть ученый хирург, хоть деревенский цирюльник. Сознавали ли эти люди, откладывая в сторону нож, что необратимо обрекают мужчину славе либо позору? Понимали ли они, что дарят истории музыки одну из самых диковинных ее легенд и в то же время ставят человечество лицом к лицу с моральной дилеммой, до сих пор не нашедшей разрешения? Или все было проще, и для исполнителей имел значение лишь доход от их практики - доход, в XVII веке умеренный, зато столетием позже взлетевший до прямо-таки небывалых высот? Ощущали ли они себя преемниками, пусть скромными и смиренными, многовековой традиции, сделавшей оскопление одной из самых древних медицинских операций в мире? Все эти вопросы должны, к сожалению, остаться без ответа, потому что никто из практиковавших кастрацию и соответственно опасавшихся полицейского и церковного преследования не оставил нам свидетельства о своем к ней отношении.

-----------------------------
* Жена известного писателя и авантюриста Анжа Годара, тоже писательница и авантюристка, любовница многих знаменитостей, автор скандальных мемуаров и изданных в 1773 г. в Венеции «Заметок о музыке и танце».

С незапамятных времен...


       В папской области* или в Неаполитанском королевстве** не придумали ничего нового, когда в начале XVII разрешили медикам свободно практиковать кастрацию, а затем не делали никаких попыток эту практику прекратить.
Различные источники, в их числе Библия, свидетельствуют, что процедура оскопления восходит к глубокой древности и что так, судя по всему, самые разные племена и народы поступали с военнопленными, дабы лишить их возможности иметь потомство; этот вид казни, насколько известно, до сих пор существует у некоторых этнических групп в Эфиопии. Возможно, кастрацию мальчиков первыми стали применять персы, хотя трудно сказать с полной определенностью, какой из цивилизаций - индийской, китайской, а может быть, арабской - принадлежит слава изобретения этой процедуры. Слова «кастрат» и «кастрация» вероятно имеют индийское происхождение, будучи производными от санскритского sastram - «нож». Известно также, что китайцы кастрировали детей, чтобы удовлетворить столь распространенное в этой стране пристрастие к женственным юношам.
--------------------------------

* Stato pontifico - государство в средней Италии, подчиненное светской власти римских пап; существовало в 756-1870 гг. и кроме Рима в эту область входили такие знаменитые города, как Болонья, Равенна, Феррара, Перуджа.
** Называлось также Королевством обеих Сицилии, существовало до 18б0 г., занимая собой всю южную половину Италии и о-в Сицилию; в описываемую эпоху управлялось сначала испанскими вице-королями, затем австрийскими вице-королями и наконец собственными (но тоже испанскими) Бурбонами.

Самое древнее из библейских свидетельств содержится во Второзаконии (23, 1): «У кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне». О греках и римлянах мы знаем, что у них была широко распространена торговля привезенными из Азии и Африки евнухами: каждый мог видеть, что кастрированные животные послушнее и легче приручаются, а отсюда всего один шаг до использования на неприятных работах кастрированных и потому более исполнительных рабов. Кастрация была принята и в некоторых языческих культах, особенно в культе Кибелы, жрецами которой могли быть только скопцы. Что до христиан, то Церковь с самого начала сурово осуждала скопчество, и не только у язычников, но и у тех, кто слишком буквально понял евангельское «ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного» (Мф 19, 12). Чистота и целомудрие, которых требует от христианина апостол, очевидным образом не имеют ничего общего с физическим оскоплением, и это объясняет, почему уже в первые века своего существования Церковь прямо осуждала Оригена, например, или Леонтия Антиохийского, избравших для себя физическое самооскопление. Все это не препятствовало присутствию евнухов в армии и администрации Восточной Римской империи - достаточно вспомнить знаменитого византийского полководца, евнуха Нарсеса*.

---------------------------

* Нарсес (478-573) родился в Армении, и дослужился в Византии до командующего армией; более всего прославился тем, что с возрасте семидесяти четырех лет отвоевал у остроготов Италию.  

Гораздо лучше известно о широком распространении кастрации в исламском мире, так как именно евнухи - буквально: «блюстители ложа» - охраняли чистоту жен и наложниц султана. Заведомо унизительное положение этих стражей гарема не мешало многим из них добиваться весьма ответственных должностей: известно, в частности, что при дворе турецкого султана состояла целая толпа евнухов, главным образом состоявшая при его гареме в Константинополе. А сравнительно незадолго до падения этого города сами же византийцы впервые использовали евнухов публично, для пения в церквах, - так пишет в своем «Комментарии на Номоканон» Феодор Бальзамон, византийский канонист XII века. Ничего удивительного тут нет: отлично известно, что византийский обряд, а стало быть, музыка и пение, испытали значительное восточное влияние. Еще один сголь же хорошо известный и географически более близкий случай - греческий кастрат Мануил, перебравшийся в Россию и основавший в Смоленске певческую школу*.
Вообще, хотя прямой связи с пением и танцем тут наверное нет, можно сказать, что в Средние века в Европе кастрация в большей или в меньшей степени практиковалась повсеместно. Кое-где оскопление было как пыткой для узников, кое-где - казнью для преступников, особенно насильников. Врачи без колебаний (и совершенно ошибочно) применяли кастрацию для лечения и предупреждения самых разных недугов - проказы, помешательства, эпилепсии, подагры, водянки и, наконец, воспалительных процессов любой этиологии. Долгое время кастрация считалась также лучшим способом излечения грыжи, и с наступлением золотого века певцов-кастратов именно этим итальянские семьи чаще всего оправдывали проделанную операцию. Во Франции кастрация тоже была делом обычным, хотя для музыкальных надобностей не применялась: Королевское медицинское общество в.статистическом отчете за 1б7б год сообщает, что только в диоцезе Сан-Папуль близ Каркассона из-за грыжи было кастрировано более пятисот мальчиков.
Собственно говоря, связь кастрации с музыкой впервые возникла в Испании. В конце XI века в мусульманских государствах Испании появились евнухи, которые затем постепенно благодаря своим удивительным голосам стали все чаще привлекаться к католической литургии, так что к XVI веку оказались на вершине успеха: из адресованной апостольскому нунцию в Испании буллы Сикста Пятого (1545-1590) со всею очевидностью явствует, что кастраты давно допущены во все главные церкви Пиринейского полуострова. Но были то настоящие кастраты или, как нередко случалось, просто фальцеты, сопоставимые с лучше знакомыми нам теперь контртенорами и работавшие в основном в верхнем регистре? На этот вопрос сегодня нет точного ответа. Не все ясно и с группой испанских певчих в папской капелле в Риме, которым с VI века было предоставлено исключительное право на партии сопрано. В ватиканских архивах XVI века эти певчие не упоминаются, однако весьма вероятно, что некоторые из них - по крайней мере, такие знаменитые, как Франческо Сото и Джакомо Спаньолетто - были не фальцетами, а настоящими кастратами, особенно если принять во внимание, что Лорето Виттори, первый великий кастрат XVII века, был учеником отца Сото. Одно несомненно: поворот совершился в конце XVI века, когда кастраты стали петь в Риме, бывшем в ту пору центром не только религиозного, но и музыкального мира.
-----------------------------
* Когда в 1136 или 1137 году в Смоленске была основана епископская кафедра, этот же грек Мануил ее возглавил.

  Итак, впервые два итальянских кастрата были зачислены в хор папской капеллы в 1599 году: в списках они значатся как евнух Пьетро-Паоло Фолиньяти и евнух Джироламо Розини из Перуджи. При этом официально Розини был принят лишь в 1601 году, ибо первое его выступление вызвало настоящий скандал: кем бы ни были испанские певчие, кастратами или фальцетами, они начали шумно протестовать, не желая допускать новичка к месту, куда столетиями допускались только испанцы. Под этим напором Розини поначалу отступил, но, к счастью, папа Клемент Восьмой, слышавший его на приемных испытаниях, был до глубины души тронут его голосом - и вот, хотя Розини успел уехать из Рима и постричься в монахи капуцинского ордена, раздраженный испанскими интригами папа вернул его и разрешил от уже принятого обета, «дабы мог он служить в папской капелле». Кто бы поверил, что долгая история итальянских кастратов, начавшаяся на заре XVI века под фресками Сикстинской капеллы, там же и завершится накануне Первой мировой войны?
  А пока положение Розини и Фолиньяти в хоре сделалось наконец прочным, и Клемент Восьмой понял, что после них невозможно будет слушать фальцеты, слишком часто резкие и натужные. Поэтому в течение последующих нескольких лет он избавился от всех оставшихся фальцетов, заменив их кастратами- сопранистами, хотя и впоследствии долгое время партии сопрано иногда доверяли фальцетам. Следом за двумя упомянутыми итальянскими кастратами в
капеллу был принят француз с итальянизированным именем Джованни Гризандо, а затем - в 1б22 году один из величайших кастратов всех времен Лорето Виттори из Сполето, зачисленный. Что до Церкви, она уже в начале XVII века занимала двусмысленную позицию, с одной стороны, осуждая самое кастрацию, а с другой - привечая лучших кастратов в своем же главном святилище.

«Кастрируем! Чисто и дешево»

Некоторые путешественники утверждали, будто им случалось видеть подобные вывески - но насколько эти рассказы соответствуют действительности? Не являются ли они производным от шуток и анекдотов, приобретших хождение в итальянским городах уже в XVII столетии? Можно ли вообразить, чтобы в XVIII веке кто-то стал открыто рекламировать свою искушенность в ремесле кастрации, зная, что за такую операцию над мальчиком его отлучат от Церкви? Поверить трудно. Другое дело, что иные заведения и вправду специализировались на кастрации, но на кастрации собак и кошек - и известно, что некоторые иностранцы, замороченные всем ранее слышанным, ошибочно принимали эти заведения за места, где кастрируют людей. Один из пугешсственников, Жан де ла Ланд, сам признается в такой своей ошибке, и если Сильваньи заявляет, будто лично видел над римской цирюльней вывеску «Певчих для капеллы его святейшества кастрируют здесь», доктор Берни настаивает, что всюду искал такие вывески и нигде их не нашел.
   Несмотря на эти частные разыскания, факт остается фактом: кастрация практиковалась повсеместно - как официально, то есть в больницах некоторых больших городов и по более или менее веским медицинским показаниям, так и подпольно, у всем хорошо известных, но оттого не более почтенных деревенских лекарей. Ни для кого не секрет, что многие цирюльники не ограничивали свою медицинскую деятельность удалением зубов и прочим подобным, но занимались также орхидектомией (кастрацией), причем с помощью невероятно примитивных инструментов - а гигиенические условия читатель пусть вообразит сам.
  Главной проблемой в таких заведениях, равно как и в больницах, была анестезия. В лучшем случае то было питье, куда подмешивался опиум, способный на довольно долгое время подавить все реакции мальчика. Чаще, однако, считалось достаточным просто зажать сонные артерии, чтобы ненадолго прервать кровообращение и тем вызвать у мальчика обморочное состояние; затем его погружали в ванну с молоком, чтобы размягчить детородные органы, или в ванну с ледяной водой, тоже обладающей обезболивающим эффектом и предотвращающей чрезмерное: кровотечение. Точно такие же приемы вплоть до наполеоновских войн оставались самыми употребительными и при ампутациях.
  Сама кастрация была делом сразу и простым и сложным. Простой она была по самому своему существу, ибо, как кратко суммирует в своем  
«Трактате о евнухах» Шарль д'Ансийон, «евнух <...> это человек, чьи детородные органы удалены», а сложной - по- тому что сделать ее было трудно и вдобавок опасно,так как неудачная операция могла привести к кровотечению или к инфекционному заболеванию, нередко с летальным исходом. Некоторые врачи считают, что смертность в результате кастрации колебалась между 10 и 80%, в зависимости от условий и от квалификации исполнителя: эта весьма правдоподобная статистика принимает во внимание не только низкий уровень медицинских навыков той эпохи, но и заметное различие между искусством знаменитых болонских хирургов, с одной стороны, и неграмотных коновалов в каком-нибудь сельском захолустье - с другой.
Операция никогда не производилась до достижения мальчиком семилетнего возраста и редко после двенадцати лет. Важно было сделать ее прежде, чем активизировалась гормональная функция яичек, так что обычно мальчиков кастрировали между восемью и десятью годами. Сама операция была очень быстрой. Начиналась она с рассечения паха и извлечения семенников - затем хирург отсекал их, предварительно перевязав семяпровод. Это было совсем не похоже на кастрацию гаремных евнухов, у которых удалялись и наружные половые органы, причем обычно после полового созревания, так что детский звук голоса уже не сохранялся. В случае певцов-кастратов для достижения запланированного результата главным было удаление обоих яичек. Были кастраты, утверждавшие, будто операцию им сделали неправильно и что они кастрированы не полностью, но подобные утверждения лишены смысла: либо кастрация завершена и вместо голоса мужчины получился голос кастрата, либо она не завершена, то есть одно яичко осталось или у мальчика есть третье, скрытое яичко - но тогда перенесший операцию остался мужчиной и петь может разве что высоким тенором или фальцетом. По этой же причине рассказанная Архенгольцем история кастрата Балани кажется вымышленной. Балани якобы родился с пустой мошонкой, так что в детстве и в отрочестве считался «природным скопцом», в качестве такового получил музыкальное образование как «сопранист» и сделал блестящую карьеру, но однажды, прямо на сцене, какие-то ноты потребовали дополнительного физического напряжения, его якобы прежде скрытые яички заняли назначенное им место - и певец мгновенно лишился голоса, а вместе с ним и карьеры. Не касаясь комической стороны этой истории, ясно, что такой певец не мог быть настоящим кастратом: вероятно, он просто прикидывался таковым, причем благодаря его красивому и очень высокому (словно избежавшему мутации) голосу имитация получалась успешной.

Физиологическая перестройка


      Помимо трансформации голоса, ради которой и предпринималась операция, с кастратами происходило множество морфологических и психологических изменений, имевших решающее влияние на их жизнь. Кое-что было общим для всех, как отсутствие адамова яблока и почти полное отсутствие волосяного покрова на теле - всюду, кроме лобка, так как сохранившаяся секреция надпочечников обеспечивала остаточные половые признаки, хотя, конечно, невозможно вообразить кастрата усатым и бородатым. Другой общей всем кастратам особенностью был относительно малый размер полового органа, который не получал полного развития, как то бывает у обычных мужчин. Если операция совершалась в позднем возрасте, ее влияние в этом смысле могло быть незначительным, но преждевременная кастрация, лет в семь или около того, влияла на развитие весьма заметно.
     В сущности, сексуальная жизнь большинства кастратов могла быть практически нормальной: кастрация не препятствовала ни эрекции, ни семяизвержению, хотя выделявшаяся сперма не содержала, конечно, сперматозоидов, - другое дело, что силой и регулярностыо этих актов кастраты, разумеется, уступали мужчинам. Медицина и Церковь того времени в весь- ма энергичных латинских выражениях признавали, что кастраты страдают бесплодием, но не бессилием: и верно, связи (а то и браки) кастратов с женщинами не были бы столь многочисленны, если бы - хотя бы и в век всеобщего распутства - дело ограничивалось радостями совместного досуга. Впрочем, тут трудно делать какие-либо обобщения, и ясно, что сексуальные аппетиты кастратов существенно варьировались, иногда возрастая до прожорливости, а иногда умаляясь, можно сказать, до нуля, - зависело это главным образом от операции, то есть от затронутых ею органов и от обстоятельств ее проведения, в частности от возраста оперируемого.
Другие особенности не были общими для всех кастратов, и прежде всего это касается «женственности», проявлявшейся у них в очень разной степени. Отсутствие тестостерона приводило к гиперактивности женских гормонов, что могло иметь своим результатом развитие, например, молочных желез; объем мышечной массы кастратов также был ближе к женскому; на женские были похожи и жировые отложения на шее, на ляжках и ягодицах, да и сама склонность к тучности, часто высмеиваемая современниками, хотя в действительности далеко не все кастраты были тучными. Некоторых путешественников потрясала до глубины души ангельская красота Ферри, Маттеуччи, Фаринелли, Рауццини или Маркези, но вот что записал во время путешествия по Италии президент дижонского парламента Шарль де Бросс: «Едва ли не все сопранисты становятся огромными и жирными, как каплуны: губы, зады, плечи, груди и шеи у них круглые и пышные, словно у женщин. В обществе, бывает, просто поражаешься, когда этакий колосс вдруг заговаривает тонким, почти детским, голоском».
Еще одной неожиданной, но часто наблюдавшейся особенностью кастратов был их огромный рост, казавшийся особенно нелепым у актера, играющего. женские роли, будучи на голову выше партнеров-мужчин: президента де Броса поверг в недоумение шестифутовый сопранист Марьянини, певший партию, принцессы. Такое (хотя не всеобщее) отклонение имело причиной избыток гормона роста из-за повышенной и не сбалансированной тестостероном функции гипофиза. Голоса у кастратов потому и не ломались, что хрящи у них не костенели, как у мужчин при возмужании, но из-за этих мягких хрящей у костей сохранялась способность удлиняться.
Что до якобы характерного для кастратов долгожительства, нет оснований считать его, как пытаются некоторые, результатом оскопления. Сама по себе операция не продлевала жизнь певцов, и такая иллюзия возникает лишь потому, что иным из них удалось прожить долгую - по меркам того времени - жизнь.
  И наконец, в музыкальных трактатах XVIII и XIX веков встречается еще одно наблюдение, на сей раз психологическое: по общему мнению, кастрация вызывала неврастению, порой развивавшуюся в недуг, который в наше время назвали бы депрессивным психозом. Тут нужно отметить, что клиника не подтверждает возможности подобных последствий операции, зато достаточно очевидно, что к таким проявлениям легко могли приводить вторичные факторы, обусловленные социальным положением кастрата. Хорошо известно, что артист, хотя бы и обожаемый публикой, всегда одинок и что многие звезды театра и кино именно после самых больших успехов испытывали глубокий душевный упадок - а ведь кастраты могли порой еще и сожалеть, что их эмоциональный опыт слишком отличается от опыта всех прочих людей. Вдобавок многие из них доживали жизнь в полном одиночестве, без детей, которые могли бы утешить их в старческих горестях. В общем, у них хватало поводов для мрачного расположения духа, которое чугь позже, в XIX веке стало совершенно безосновательно восприниматься как ненависть к роду человеческому, панический страх смерти, деспотичность и эгоизм.


Развитие голоса

После кастрации голос мальчика не мутировал, то есть не становился октавой ниже, как у других подростков, а оставался, так сказать, «высоким», полудетским - полуженским, и мог быть затем поставлен в промежутке между альтом и сопрано. Иногда в течение жизни голос менялся, превращаясь из сопрано в альт или наоборот: скажем, Пистокки и Николино приобрели контральто соответственно в двадцать и двадцать семь лет, а Гваданьи, напротив, в сорок пять из контральто перешел в сопрано.
Главными особенностями кастратов были форма и положение гортани. У мальчиков гортань после мутации опускается, и даже у девочек при созревании в какой-то степени происходит то же самое, что отражается на тембре голоса. У кастратов опущения гортани не происходит, то есть связки у них не удаляются от резонирующей полости, что и придает их голосам столь необычную чистоту и звонкость и способствует гармоничности звучания. По своей костной структуре такая гортань больше похожа на женскую как по размеру, так и по отсутствию создаваемой адамовым яблоком кривизны. Тембр тоже был женский, так что некоторые партии сопранисты и певицы могли исполнять с равным успехом: например, партию Ринальдо у Генделя одинаково исполняли и кастраты Николино и Бернакки, и певицы-сопрано Барбье и Вико. Но при всем том гортань кастрата сохраняла положение, форму и пластичность детской гортани, и к удвоенным преимуществам такой «гибридной глотки» добавлялась присущая только кастратам замечательная сила голосовых связок, развивавшаяся благодаря усердным - от четырех до шести часов ежедневно! - многолетним упражнениям.
И наконец, кастрация приводила к значительному развитию грудной клетки, приобретавшей несколько округленные очертания и превращавшейся в мощный резонатор, что придавало голосу многих кастратов силу, какой не было у фальцетов. Совершенно безосновательно, однако, часто высказываемое предположение, будто кастраты по природе своей имели огромный объем легких и, стало быть, чуть ли не неисчерпаемый «запас воздуха». Это предположение подтверждалось редкостной способностью некоторых певцов  
(например, Фаринелли) делать при пении долгие, почти в минуту, интервалы между вдохом и выдохом, но на самом деле этот эффект обеспечивался лишь чрезвычайно упорной работой над техникой дыхания, что и позволяло наиболее одаренным артистам достигать замечательных результатов.
Вобщем, голос кастрата отличался от обычного мужского голоса нежностью, гибкостью и высотой, а от обычного женского - звонкостью, мягкостью и силой, и при этом благодаря развитой мускулатуре, технике и экспрессии превосходил детский голос. В этом смысле кастрат - сразу мужчина, женщина и ребенок - являл собою воплощенное и отфильтрованное бесполостью триединство, и на современников, которые конечно же доброжелательнее большинства сегодняшней публики относились к разного рода ухищрениям, голос его обычно производил впечатление возвышенное и вместе с тем чувственное. А так как голос этот был своеобразным мостом между мужским и женским голосами, его легко было определить как «ангельский» или «небесный» - именно эти определения к нему обычно и применялись.
В народном сознании кастраты были похожи на ангелов буквально во всем - недаром в неаполитанских консерваториях юных евнухов для бодрствования у детских гробов наряжали ангелочками. Эта же тенденция наблюдалась и в формировании эстетических идеалов эпохи: в качестве объектов любования и обожания кастраты - не за поведение, но единственно за голос! - все более и более ассоциировались с сонмом поющих ангелов, постепенно превращаясь в воплощение чистоты и невинности. Благодаря все тому же голосу, словно нарушающему земные законы, в церкви кастраты создавали особую и небывалую связь между Богом, музыкой и человечеством - кому не приходило на ум слово «ангельские» при звуках «Miserere» Аллегри, написанного кастратом и для кастратов? И наконец, разве не кастраты сделались самым ярким выражением барочного искусства, одной из главных символических фигур которого и в скульптуре, и в живописи, и в музыке был именно ангел?

[wsir1963]

Глава 2
Происхождение и вербовка


Среди итальянских отцов находятся варвары,

жертвующие природой ради корысти и

подвергающие своих сыновей этой операции.
Жан Жак Руссо


Вплоть до XVI века кастрация в Италии совершалась редко и лишь по сугубо медицинским показаниям, но уже в первой половине XVII века эта практика повсеместно приобрела самое широкое распространение, достигнув своего пика в XVIII веке, когда по бесконтрольности превратилась в некое подобие лесного пожара. Трудно кого-либо в этом винить: ведь никто не требовал кастрации, но никто и не пропагандировал ее в качестве элемента какой-либо доктрины. Вернее будет сказать, что то была мода, возникшая в папской капелле и постепенно - через школы, где обучали певчих, - захватившая все итальянские церкви и соборы. Клемента Восьмого, как мы видели, сопранисты очаровали сразу, так что он разрешил кастрацию, пусть только - «ради славы Господней». Извинением туг служили слова из Послания апостола Павла: «Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить» (1 Кор 14, 54) - излишне пояснять, что отсюда вовсе не следует, будто церковным хорам, которым прежде вполне хватало мужчин и мальчиков, непременно требуются евнухи!
Едва первых кастратов услышали сначала в Риме и затем в других больших городах, они вызвали у публики такой восторг, что в Неаполитанском королевстве ответом на ажиотажный спрос явилось дозволение всякому поселянину, имеющему не менее четырех сыновей, кастрировать одного из них ради Церкви. Другим - пусть косвенным - поощрением кастрации оказались эдикты Иннокентия Одиннадцатого и нескольких его преемников, воспрещавшие допускать женщин на сцену в городах папской области. А так как из этого следовало, что женские роли должны играть мужчины, все импрессарио скоро поняли, насколько удобнее - и в вокальном и в сценическом отношении - поручать эти роли кастратам, а не фальцетам, как было принято раньше, и тем более не мальчикам, слишком юным, чтобы правдиво передать столь важные для барочной музыки affetti - сильные и страстные чувства.
Едва первых кастратов услышали сначала в Риме и затем в других больших городах, они вызвали у публики такой восторг, что в Неаполитанском королевстве ответом на ажиотажный спрос явилось дозволение всякому поселянину, имеющему не менее четырех сыновей, кастрировать одного из них ради Церкви. Другим - пусть косвенным - поощрением кастрации оказались эдикты Иннокентия Одиннадцатого и нескольких его преемников, воспрещавшие допускать женщин на сцену в городах папской области. А так как из этого следовало, что женские роли должны играть мужчины, все импрессарио скоро поняли, насколько удобнее - и в вокальном и в сценическом отношении - поручать эти роли кастратам, а не фальцетам, как было принято раньше, и тем более не мальчикам, слишком юным, чтобы правдиво передать столь важные для барочной музыки affetti - сильные и страстные чувства.
И наконец, общее восхищение уже самыми первыми выдающимися кастратами (не говоря о явившихся позднее Фаринелли и Кафарелли) было для отцов лишним поводом пожертвовать одним из сыновей «ради его же блага». Какой отец остался бы равнодушен при виде восторженных толп, буквально ломившихся в двери собора, где пел Лорето Виттори, один из первых «священных чудовищ»? И какой отец не размечтался бы при чтении хвалебных строк, в которых Анджелини Бонтемпи пылко превозносил кастрата Бальтазаре Ферри, утверждая, что тот «был сокровищем гармонии и усладой королей», что голос у него «несравненный и ангельский», что талант его - «совершеннейший из даров небесных», что он умел «устами своими смирять духов» и что «смерть пришла за ним лишь потому, что, глухая, не могла внимать песням его»?
Даже с поправкой на поэтические преувеличения и стилистические излишества этой (приведенной со значительными сокращениями) цитаты, невозможно не быть тронутым чувствами автора, каждое слово которого согрето восторженным воспоминанием о покойном артисте.

Географическое и социальное происхождение

Понять поведение родителей нетрудно: они находились под впечатлением триумфа великих кастратов, они были всецело под влиянием авторитета Церкви, они видели в кастрации способ избавить сына от плебейского положения, а главное, от нищеты, в которой прозябала семья. Кастрация должна была обеспечить мальчику отличную карьеру, богатство и почет. Наверняка родители надеялись, что через несколько лет в случае успеха им тоже перепадут некие блага, но эта приманка была заведомо ложной - взрослые кастраты всегда держались с родителями недоверчиво и отчужденно, и это было вполне объяснимо: почти все они происходили из весьма скромных семейств, руководствовавшихся не только мечтами о блестящих перспективах, но и сознанием, что если отдать одного из сыновей в консерваторию, одним ртом будет меньше - и в нищих деревнях на юге Италии второе было едва ли не важнее. Знатные семейства от таких проблем были далеки и больше заботились, чтобы сын продолжил род либо занял высокое положение в церковной иерархии.
Итак, почти все кастраты были низкого происхождения, и только Фаринелли родился в семье апулийских дворян - пусть не слишком старинной и совсем небогатой, но все-таки его отец, Сальваторе, умерший вскоре после кастрации Карло, был между 1706 и 1709 годами губернатором Маратеи и Чистернино*. Некоторые кастраты происходили из музыкальных семейств: скажем, отец Пистокки был скрипачом в кафедральном соборе в Болонье, отец Маркези - трубачом, отец Априле - нотариусом, но пел в церковном хоре. Своеобразный рекорд в истории музыки поставила в XVII веке семья Мелани. У старшего Мелани, служившего звонарем в кафедральном соборе в Пистойе**, было семеро сыновей, и все сделали музыкальную карьеру: первенец наследовал отцовское место, еще двое стали композиторами, а остальные четверо - кастратами, а так как их кузены Доменико и Николо тоже были кастратами, в одном поколении семьи Мелани насчитывалось сразу шесть кастратов! Удивительная статистика, однако она правдиво отражает социомузыкальный контекст эпохи. Остальные виртуозы были из крестьянских семей, и никакими сведениями об их ранних годах мы не располагаем.


        Что до географии происхождения кастратов, она вовсе не ограничивалась ни Апулией, как предполагалось раньше, ни даже югом. Подсчеты показывают, что из сорока великих кастратов XVII и XVIII веков семнадцать, то есть 42%, были из папских областей: шестеро из Маргии***, двое из Лация****, трое из Умбрии***** и трое из Эмили******.  
--------------------------

* Местечки на юге Неаполитанского королевства.
** Городок близ Флоренции, вверх по течению Арно.
*** Восточная (адриатическая) часть папской области.
**** Область Италии, где находится Рим.
***** Область Перуджи, в центральной Италии.
****** На севере папской области.

Из оставшихся двадцати двух девять (22%) были уроженцами Неаполитанского королевства, семеро (18%) из Тосканы* и еще семеро (тоже 18%) из Ломбардии**. Столь значительный перевес уроженцев папской области явно объясняется тем, что именно там в XVII веке, поначалу в капеллах, возникла мода на кастратов. В Неаполитанском королевстве Апулия произвела больше кастратов, чем Неаполь и Палермо, причем Апулии принадлежит честь быть родиной не только знаменитого Априле, но и двух величайших певцов XVIII века, Фаринелли и Кафарелли. А если бы в те времена существовала «Книга рекордов», в ней наверняка значилась бы деревушка Арпино в Лации, так как там родились кастраты Джицциелло, Филиппе Седоти, Джузеппе Седоти, Косса и Квадрини, а также Анджелина Спердути, за свое пение получившая прозвище «Небесная». То, что у стольких певцов была общая родина, наверняка объясняется (как и в других подобных случаях) наличием в этой деревне способного и энергичного maestro di musica умевшего отбирать из своих учеников или просто из знакомых детей тех, кто лучше всего подходил для музыкальной и, в частности, вокальной карьеры.

-----------------------

* К северу от Рима, главный город Флоренция.
** На севере, главный город Милан.

Путь к кастрации


         Почти все певцы оказывались кастрированы в результате одного и того же развития событий. Сначала церковный регент или органист находил у мальчика нерядовые музыкальные способности и - с согласия родителей - приступал к его обучению, зачастую весьма примитивному, если только отец не брал издержки на себя. То был поворотный момент в жизни мальчика: если у него обнаруживались примечательные вокальные данные, это обычно приводило к немедленной ранней кастрации, так как музыка и карьера оказывались важнее любых моральных соображений. Правда, в таком случае следовало заручиться согласием родителей, что иногда бывало чистой формальностью, а иногда непреодолимым препятствием.
Типичным тому примером служит судьба юного Кафарелли. Гаэтано Маджорано (таково было его настоящее имя) родился в крестьянской семье в Битонто, близ Барии*. Его необычайное влечение к музыке, и в частности к церковному пению, расходилось с намерениями отца, не видевшего для сына иного будущего, кроме работы на земле. Гаэтано был замечен музыкантом Кафаро, вскоре нашедшим у него многообещающие вокальные данные: маэстро постарался убедить родителей мальчика, что его кастрация пойдет на пользу всей семье, и преуспел - Гаэтано был.кастрирован в Норчии** и вернулся в Бари, чтобы продолжить занятия с Кафаро. Учитель сделал всё возможное для развития голоса, позднее с течением лет уже не изменявшегося. Необычайная одаренность мальчика и его успехи побудили благородного и скромного Кафаро передать ученика лучшему из всех учителей, гениальному неаполитанцу Порпора. Позднее юноша, как и многие другие певцы, выказал первому учителю больше благодарности, чем отцу с матерью, и решил в его честь называться Кафарелли.
----------------------

* В Апулии.
** В Умбрии.
Эта история, сама по себе обычная, требует некоторых пояснений. Даже самых упрямых родителей можно было переубедить доводами куда более реальными, чем надежда на деньги и почести. Постепенно возник самый настоящий рынок, правила которого гарантировали семье кастрата долю в его будущих доходах. Архивные документы свидетельствуют, что в римском театре Балле такие гарантии давались родителям, еще только намеревавшимся извлечь прибыль из таланта своего отпрыска. Впрочем, не все родители были жадны до денег - некоторых куда больше привлекало, что судьба сына сложится благоприятнее, чем назначено его скромным происхождением.


       Предполагалось, что кастрация производится над мальчиками не моложе семи лет и только над теми, кто сам того просит. Все это было удобным лицемерием. Шарль де Бросс пишет, что соблюдения подобных условий требовала полиция, «чтобы сделать свою терпимость чуть менее нетерпимой». Нетрудно вообразить, чего стоила просьба семи- или восьмилетнего ребенка, побуждаемого родителями согласиться на операцию, физические и психологические последствия которой представить себе он был не в состоянии, - а с другой стороны, «психологически подготовленному» ребенку могла казаться весьма привлекательной блестящая театральная жизнь «полубогов», о чьих подвигах ему столько рассказали. Юный Антонио Банньери, воспитанный при французском дворе в начале царствования Людовика Четырнадцатого, буквально требовал, чтобы его кастрировали и так сохранили его замечательный голос, более того, он ухитрился самостоятельно (правда, с помощью родственника-хирурга) сговориться об операции. В один прекрасный день король узнал об этой истории, пришел в ярость и вызвал певца, чтобы выяснить, кто решился на подобное преступление. Банньери умолял не заставлять его выдавать имя, на что Людовик ответил: «Ты прав, иначе мне придется его повесить, потому что только так я поступлю с первым, кто дерзнет совершить подобное». Известно также, что Луиджи Маркези, страстно увлеченный музыкальными занятиями и поддерживаемый советами учителя, настойчиво и вопреки желанию родителей требовал, чтобы его кастрировали, и такая настойчивость оказалась обоснованной, ибо он стал одним из величайших певцов конца XVIII века.
Однако официальной просьбы мальчика и неофициальной просьбы родителей было недостаточно: очень немногие семьи признавались, что кастрировали сына, чтобы сделать из него певца, - у них, как правило, находился для кастрации еще какой-нибудь повод, позволявший не чувствать себя слишком виноватыми ни перед собой, ни перед соседями, ни перед мальчиком, когда тот повзрослеет. Это было еще одно лицемерие - нуждаться в кастратах, использовать кастратов, но не нести ответственности за кастрацию. Медицинская необходимость служила извинением также и исполнителю операции, знавшему, что его могут отлучить от Церкви, если уличат в оскоплении без серьезного повода. А поводом в результате могло быть что угодно: природный изъян, падение с лошади, неудачный укус животного, неудачный удар кого-то из детей. Из некоторых замечаний взрослых кастратов, относившихся к родителям весьма неприязненно, ясно, что они в свое время не понимали, зачем им сделана операция, и вынуждены были довольствоваться обычными объяснениями старших, что это, мол, из-за болезни или из-за несчастного случая, а многие и того не знали, ибо совершенно теряли связь с родственниками, которые были далеко и с которыми они по многу лет не виделись. Характерно в этом смысле поведение Доменико Мустафы, певшего в папской капелле в XIX веке и так никогда и не узнавшего, зачем его кастрировали. По официальной версии, в раннем детстве он остался один в поле, где свинья якобы очень сильно покусала его половые органы, но кое-кто, возможно кто-то родственников, уверял его, что операция оказалась необходима изза их врожденной деформации. Как ни удобны оба объяснения, мы до сих пор сочувствуем Мустафе, зная, что всю жизнь он страдал из-за посещавших его время от времени сомнений: как и многие другие кастраты, он мучился вопросом, не собственной ли выгоды ради подвергнул его операции родной отец. Такие мысли приходили ему в голову все чаще, неизменно вызывая приступ ярости. Однажды, когда он сидел за столом с друзьями, кто-то из гостей бестактно упомянул о его физическом «несовершенстве», и Мустафа тут же схватил нож, воскликнув: «Если бы я наверное знал, что отец сам меня обкарнал, я бы прямо сейчас зарезал его вот этим самым ножом!».

Глава 6: http://ec-dejavu.ru/c/Castrated.html

[wsir1963]

Книга Патрика Барбье "История кастратов" есть на OZON.ru http://www.ozon.ru/c...ail/id/2618987/

[wsir1963]

ДЖАКОМО МЕЙЕРБЕР  "Узнанная Семирамида"

[wsir1963]

АДРИАНА ЛЕКУВРЁР ФРАНЧЕСКО ЧИЛЕА


В опере в мелодраматической форме отражена судьба известной французской актрисы 18 века.

Действие происходит в Париже в 1730 году.

Действие первое.
В театре "Комеди Франсез" режиссёр Мишонне и труппа театра готовятся к вечернему спектаклю "Баязет" по Расину. Актриса Адриана проговаривается режиссёру, что влюблена в неизвестного молодого офицера. Она не подозревает, что это граф Саксонский Морис. Его любит также принцесса Бульонская. Граф вынужден отменить встречу с Адрианой, так как получил письмо от принцессы о свидании (это письмо передала по просьбе принцессы одна актриса, которой покровительствует принц Бульонский). С помощью своего друга аббата принц узнаёт о письме и, полагая, что оно от его возлюбленной, решает вывести её и Мориса на чистую воду, пригласив на то же время в замок (где должно состояться свидание) гостей, среди которых и Адриана.

Действие второе.
Встретившись, Морис говорит принцессе, что готов предложить ей дружбу, а сердце отдано другой. Внезапно появляются принц с аббатом, принцесса прячется, возмущённый принц обвиняет Мориса, что тот здесь с любовницей, но граф отвергает обвинения. Вошедшая Адриана с удивлением узнаёт, что её возлюбленный - граф. Оставшись наедине, Адриана и Морис объясняются в любви. Морис умоляет актрису о помощи. Необходимо устроить побег принцессы из замка. Он уверяет актрису, что встречался с ней по политическим мотивам.

Действие третье.
Приём у принца Бульонского. Адриане кажется, что Морис холоден с ней, она понимает, что принцесса является её соперницей. Между ними происходит ссора из-за взаимной ревности. Когда принц просит Адриану выступить перед гостями, актриса читает монолог Федры из трагедии Расина, где героиня упрекает себя за неверность. Все гости понимают прозрачный намёк. Принцесса оскорблена и клянётся отомстить.

Действие четвертое.
К Адриане домой приехал Мишонне, её верный друг, любящий её. Он пытается успокоить актрису, которая решила оставить сцену. Благородный режиссёр выкупил на деньги, полученные в наследство, заложенные актрисой драгоценности. Друзья, сочувствующие актрисе, присылают ей подарки. Служанка приносит шкатулку с новым подарком и надписью "От Мориса". В ней увядшие фиалки. С горечью прижимает Адриана букет к лицу. Входит граф. Он просит Адриану простить его. Внезапно ей становится плохо. Она понимает, что цветы отравлены. Морис догадывается, что их прислала принцесса. Адриана начинает бредить, ей чудится, что она вновь на сцене. Умирая, она падает на руки к Морису и подхватившему её бездыханное тело верному Мишонне.

К блестящим образцам творчества Чилеа принадлежит ария героини из 1 действия "Io son l'umile ancella".

[wsir1963]

ФРАНЦ ШУБЕРТ

[wsir1963]

Люблю Концерт для трубы Гуммеля. Яркое, живое, красочное произведение!




Уинтон Марсалис (Wynton Marsalis, род. 18.10.1961) - один из самых выдающихся трубачей современности, обладатель 9 наград "Грэмми" и Пулитцеровской премии, художественный руководитель джазового оркестра знаменитого Lincoln Center.





ИОГАНН НЕПОМУК ГУММЕЛЬ (Hummel)
(1778-1837)

Непомук родился 14 ноября 1778 года в Пресбурге, тогдашней столице Венгрии. Его семья жила в Унтерштинкенбрунне, маленьком нижнеавстрийском приходе, где дед Гуммеля держал ресторан. В этом приходе родился и отец мальчика - Иоганнес.


Непомук уже в три года обладал исключительным музыкальным слухом и благодаря своему необычайному интересу к любой музыке в пятилетнем возрасте получил от отца в подарок маленькое фортепиано, которое он, между прочим, благоговейно хранил до самой смерти.

С 1793 года Непомук жил в Вене. Его отец в то время занимал здесь место музыкального директора театра. В первые годы своего пребывания в столице Непомук редко появлялся в обществе, так как занимался в основном музыкой. Сначала отец привел его к Иоганну Георгу Альбрехтсбергеру, одному из учителей Бетховена, для занятий контрапунктом, а позже к придворному капельмейстеру Антонио Сальери, у которого он брал уроки пения и который стал его самым близким другом и даже был свидетелем на свадьбе. А в августе 1795 года он стал учеником Иозефа Гайдна, который ближе познакомил его с органом. Хотя в эти годы Гуммель как пианист редко выступал в приватных кругах, он считался уже в 1799 году одним из самых знаменитых виртуозов своего времени, его игра на фортепиано, по высказываниям современников, была неповторимой, и даже Бетховен не мог сравниться с ним. Это мастерское искусство интерпретации скрывалось за неказистой внешностью. Он был невысок ростом, полноват, с грубо вылепленным лицом, сплошь покрытым оспинами, которое зачастую нервно подергивалось, что производило на слушателей неприятное впечатление.

В эти же годы Гуммель начал выступать с собственными композициями. И если его фуги и вариации лишь привлекли внимание, то рондо сделало его очень популярным.

По-видимому, благодаря Гайдну в январе 1804 года Гуммель был принят в капеллу князя Эстергази в Эйзенштадте в качестве концертмейстера с годовым жалованием 1200 гульденов.

Со своей стороны Гуммель испытывал к своему другу и покровителю безграничное почтение, которое выразил в своей, посвященной Гайдну, фортепианной сонате Es-Dur. Вместе с другой сонатой, "Аллилуйя", и фантазией для фортепиано, она сделала Гуммеля знаменитым во Франции после концерта Херуби-ни в Парижской консерватории в 1806 году.

Когда в 1805 году Генрих Шмидт, работавший в Веймаре у Гёте, был назначен директором театра в Эйзенштадте, музыкальная жизнь при дворе оживилась; начались регулярные постановки на вновь сооруженной сцене большого зала дворца. Гуммель вносил свой вклад в развитие почти всех принятых в то время жанров - от различных драм, сказок, балетов до серьезных опер. Это музыкальное творчество пришлось в основном на время, которые он провел в Эйзенштадте, то есть в 1804-1811 годы. Так как эти произведения были написаны, по-видимому, исключительно по заказу, в большинстве случаев со значительным ограничением во времени и в соответствии со вкусами тогдашней публики, его оперы не могли иметь продолжительного успеха. Зато многие музыкальные произведения пользовались большой популярностью у театральной публики.

Возвратившись в 1811 году в Вену, Гуммель посвятил себя исключительно композиторской деятельности и урокам музыки и редко выступал перед общественностью как пианист.

16 мая 1813 года Гуммель женился на Элизабет Рекель, певице Венского придворного театра, сестре ставшего известным своими связями с Бетховеном оперного певца Иозефа Августа Реке-ля. Эта женитьба способствовала тому, что Гуммель сразу же попал в поле зрения венской общественности. Когда он весной 1816 года по окончании военных действий отправился в концертное турне в Прагу, Дрезден, Лейпциг, Берлин и Бреслау, во всех критических статьях отмечали, что "со времен Моцарта ни один пианист так не восхищал публику, как Гуммель".

Так как камерная музыка была в то время идентична домашней музыке, он должен был приноравливаться к широкой аудитории, если хотел иметь успех. Композитор пишет знаменитый септет, который впервые с большим успехом был исполнен 28 января 1816 года баварским королевским камерным музыкантом Раухом на домашнем концерте. Позднее он был назван самым лучшим и совершенным произведением Гуммеля. По словам немецкого композитора Ганса фон Бюлова, - это "лучший образчик смешения двух музыкальных стилей, концертного и камерного, которые имеются в музыкальной литературе". С этого септета начался последний период творчества Гуммеля. Он все чаще сам обрабатывал свои произведения для различных составов оркестра, поскольку, как и Бетховен, не доверял это дело другим лицам.

Между прочим, Гуммеля с Бетховеном связывали дружеские отношения. Хотя в разное время случались и серьезные размолвки между ними. Когда Гуммель уехал из Вены, Бетховен посвятил ему в память о совместно проведенном времени в Вене канон со словами: "Счастливого путешествия, дорогой Гуммель, вспоминайте иногда вашего друга Людвига ван Бетховена".

После пятилетнего пребывания в Вене в качестве учителя музыки 16 сентября 1816 года он был приглашен в Штуттгарт в качестве придворного капельмейстера, где в оперном театре ставил оперы Моцарта, Бетховена, Херубини и Сальери и выступал как пианист.

Через три года композитор перебирается в Веймар. Город, наряду с некоронованным королем поэтов Гёте, получил в лице знаменитого Гуммеля новую звезду. Биограф Гуммеля Бениовс-кий пишет о том периоде: "Побывать в Веймаре и не послушать Гуммеля означает то же самое, что побывать в Риме и не увидеть папу". К нему стали приезжать ученики со всего света. Его слава преподавателя музыки была так велика, что сам факт быть его учеником имел большое значение для дальнейшей карьеры молодого музыканта.

В Веймаре Гуммель достиг пика своей европейской славы. Здесь он сделал настоящий рывок после бесплодных в творческом отношении лет в Штуттгарте. Начало положило сочинение знаменитой сонаты fis-Moll, одной, которой, по словам Роберта Шумана, хватило бы, чтобы обессмертить имя Гуммеля. В страстном, субъективно-взволнованном фантастическом выражении "и в высокоромантической манере она опережает свое время почти на два десятилетия и предвосхищает звуковые эффекты, которые присущи представлению поздних романтиков". Но и три трио для фортепьяно его последнего периода творчества, прежде всего опус 83, содержат совершенно новые стилистические черты; минуя своих предшественников Гайдна и Моцарта, он обращается здесь к "блестящей" игре.

Особо следует подчеркнуть завершенный предположительно в 1820 году квинтет для фортепьяно es-Moll, в котором основным принципом музыкального выражения являются не элементы импровизации или орнаментальные украшения, а работа над темой и мелодией. Использование венгерских фольклорных элементов, большее предпочтение фортепьяно и свободное владение мелодией - вот некоторые музыкальные особенности, которые отличают поздний стиль Гуммеля.

Как дирижер при Веймарском дворе Гуммель уже в марте 1820 года взял свой первый отпуск, чтобы отправиться в концертное турне в Прагу, а затем в Вену. На обратном пути он дал в Мюнхене концерт, который имел небывалый успех. Через два года он поехал в Россию, в 1823 году - в Париж, где после концерта 23 мая его назвали "современным Моцартом Германии". В 1828 году в Варшаве на одном из его концертов присутствовал молодой Шопен, которого игра мастера буквально пленила. Свое последнее концертное турне - в Вену - он совершил вместе с супругой в феврале 1834 года.

Последние недели своей жизни он провел за обработкой струнных квартетов для фортепиано Бетховена, которые ему заказали в Лондоне, где он намеревался их издать. Болезнь изнуряла композитора, силы медленно покидали его, и он не смог осуществить свои намерения.

Примерно за неделю до кончины зашел, между прочим, разговор о Гёте и об обстоятельствах его смерти. Гуммель хотел знать, когда умер Гёте - днем или ночью. Ему ответили: "Днем". "Да, - сказал Гуммель, - если я умру, я бы хотел, чтобы это случилось днем". Это последнее его желание исполнилось: 17 октября 1837 года в 7 часов утра, на рассвете, он умер.

[wsir1963]

"Son lo Spirito",1 действие, т. н. ария "со свистом", гениально исполняемая Шаляпиным

MEFISTOFELE  
Son lo Spirito
Che nega sempre, tutto;
L'astro, il fior.
Il mio ghingno e la mia bega
Turbano gli ozi al Creator.
Voglio il Nulla e del Creato
La ruina universal,
E' atmosfera mia,
E' atmostera mia vital,
Ciò che chiamasi,
Ciò che chiamasi peccato,
Morte e Mal.
Rido e avvento questa sillaba:
"No!"
Struggo, tento, ruggo, sibilo:
"No!"
Mordo, invischio,
Struggo, tento, ruggo, sibilo:
Fischio! Fischio! Fischio!
Eh!

Parte son d'una latebra
Del gran tutto: Oscurità.
Son figliuol della Tenebra
Che Tenebra tornerà.
S'or la luce usurpa e afferra
Il mio scettro a ribellion,
Poco andrà,
Poco andrà la sua tenzon:
V'è sul Sol,
V'è sul Sole e sulla Terra,
Distruzion!
Rido e avvento questa sillaba:
"No!".