Картины, писанные маслом по черной клеенке
Пролог (или эпилог)
Это утро Пиросмани не помнил, как, впрочем, и многие предыдущие. 
Когда Арчил, сосед-сапожник, отворил дверь в каморку, он увидел Нико, лежащего на лохмотьях под самой лестницей и спросил:
— Ты что делаешь, Нико? Вставай, дорогой! Праздник на улице!
Пиросмани с трудом открыл веки, не человека увидел — пятно. 
Сказал:
— Умираю...
Просто сказал и умер.
 
Однажды днем
Пиросмани долбил стену старого заброшенного дома. 
Знакомые кинто и духанщики, которым случалось проходить мимо, спрашивали его: 
— Слушай, Нико! ЧТО ты делаешь? 
— Камень долблю, — отвечал он с достоинством.
— А ты разве умеешь?? — спрашивали они его.
— Нет, — отвечал Нико добродушно.
— А зачем тогда долбишь??? 
— Так, ХОЧЕТСЯ!
Кинто и духанщики качали головой, проходили мимо.
Много их проходило. 
Сначала Пиросмани отвечал всем. 
Потом тем, кого хорошо знал... 
А потом надоело...
Начался дождь. 
И негде было укрыться. 
Достал тогда из-за пазухи сверток. 
Развернул... Большой ломоть хлеба и брынзы кусочек. 
Молча и неторопливо съел. 
А дождь лил и лил. Промок до нитки Нико. Посмотрел на небо. 
Подставил руки под струи дождя. Вздохнул глубоко... 
И опять за работу.
Дождь лил, не переставая, до вечера. 
Когда Пиросмани закончил долбить стену, было уже темно. 
Наощупь сложил инструмент и ушел.
Он не пришел на следующее утро. 
Не пришел и на другое. 
И никогда после...
Назавтра солнце пробилось сквозь тучи в середине дня и осветило бессмысленные линии на стене старого заброшенного дома на окраине Тифлиса.
 
ДВОРНИК
Думал Нико. 
Долго думал. О смысле жизни... Никак зерно мудрости отыскать не мог. 
По-разному думал.
И от размышлений таких устал. 
Не молод уже был... 
Покидала его жизнь, а зерна отыскать не мог... Присел на скамью. 
Не заметил, как ночь опустилась...
Шел человек по песку. 
Следы оставались. 
От ног босых. 
Шел весь оборванный, лохмотья болтались на ветру. 
Вдали, в серой дымке, крыши домов. 
Хотел рассмотреть, да набежала толпа. 
Заслонила. Стала орать, мотать головою. 
И увидел тогда Нико, что это Христос, несущий свой крест. 
А крест преогромный. 
— Господи! — подумал Нико. — Неужели он самый? 
Христос повернул голову, увидел Нико и сказал что-то.
Но Нико не услышал... 
Орала толпа. Жаждала зрелищ. 
Христос, сгорбленный под тяжестью ноши, как мог пожал плечами и снова что-то сказал, но тихо. 
И Нико не то что услышал — сердцем понял. 
— ТОЛПА...
Нико видел эту толпу. Обыкновенная толпа. О,сколько перевидел Нико их на своем веку. 
Но вот Христос его поразил. 
Нес ведь тяжесть неимоверную.
И кнутом его били холуи проклятые. 
А он шел, словно не ощущая тяжести этой, обративши к таким, как вот он — Нико — свой просветленный лик. 
И был наивен в вере своей в будущее. 
— О, Господи! Ты ли это? — вопросил Нико к нему.
Господь не ответил. Кто-то ударил его в спину, и он упал на колени. Но крест свой не бросил.
— Эй, ты! — раздалось вдруг над ухом.
Очнулся Нико.
Ва! Ночь на дворе. 
Мужик с фонарем.
Пригляделся — дворник. 
— Эй, ты? Делаешь что? — спросил его дворник.
Нико показал рукой на небо (нет крыши над головой, не видишь разве?), покачал головой и ничего не ответил... 
Дворник поднес фонарь ближе, осветил лицо Пиросмани, увидел большие молящие глаза. 
Подумал. 
Сказал.
— Шел бы ты... нельзя здесь ночевать. Не положено...
Закрыл глаза Нико, увидел крест на земле, себя под крестом. Пытается встать...— да сил не хватает...
— Шел бы...
Встал. Ящичек взял. 
Шел не спеша. 
С достоинством.
И долго смотрел ему вслед мужик с фонарем...
 
То, что он увидел однажды
Сидел Нико за столиком, уставший, и пил вино. 
Бутылки три уже выпил, а боль не утихала. 
С утра привязалась и никак отстать не хочет, как будто и без того забот мало, мучений мало? 
С утра бродил Нико по городу, искал работу.
И боль за ним.
Он в трактир. 
Она за ним. 
Он на улицу...
И она тоже... 
Нет работы! 
Вот только боль.
Пытался убежать... не вышло.
А что болит, и сам не поймет. 
Ну что за жизнь? 
Еле до вечера дожил. 
Стало прохладней, и боль чуток поутихла.
Вот и поспешил он в подвал. 
К привычной бутылке вина. 
Три уже выпил, а боль не отставала.
Глянул Нико в стакан. 
Глаза помутневшие (кто скажет, сколько разума в них осталось?). 
Глянул и ничего не увидел, красное сухое вино. 
Вокруг пили, веселились, песни горланили, дым столбом стоял, шашлык жарился!
Глянул в стакан Нико и ничего не увидел: матовая поверхность вина, цвета не разобрать.
Пробежал духанщик, толстый, как бочка. 
— Вина! — кричали ему.
— Мяса! — неслось отовсюду.
Глянул Нико в стакан напоследок и обмер. 
Увидел он лицо мальчика, за ним — горы, над горами — небо, а в небе — солнце. 
Как юно это лицо и прекрасно... Мальчик смотрит Нико в глаза и улыбается горько и мудро...
Что сделалось с ним?
Вскочил Нико с диким воплем: 
— Будь проклята жизнь эта! 
И бился головой об стену, пока не обессилел, не потерял сознание. 
Упал. 
Духанщик и кто-то еще взяли за руки и вынесли тело. 
На стене остались две полоски от крови. 
Одна поменьше, другая побольше.