wsir1963 (2.5.2008, 11:09) писал:
В давние времена считалось,что деньги посланы дьяволом и поэтому они "грязные","нечистые".А во время советской власти подобное отношение к деньгам,прежде всего рождалось психологий бедности,его специально поддерживали у народа,чтобы люди довольствовались малым.Благодаря такому воспитанию многие пожилые люди где-то на подсознательном уровне испытывают презрительное отношение к деньгам,а больше,конечно,к их обладателям. А что хорошего в том,что за адскую работу люди ничего не получали?!
Деньги в нашей жизни играют высоко значимую роль.Ведь они не только средство достижения каких-то материальных ценностей,но и духовных.Деньги могут быть и возможностью для проявления лучших черт человека,есть возможность заняться благотворительностью.Понятно,что бывает и так,что ради денег могут и убить,и предать...
О таком предмете, как деньги, о их силе и влиянии на судьбы человеческие написано и сказано немало. Чаще других высказывается мнение, согласно которому «деньги портят человека», подкрепляемое тысячами и тысячами примеров того, как большие деньги превращали людей в бездушных существ, жестокосердных мучителей ближних и погубителей самих себя. Но, как правило, писали и пишут на эти темы люди, сами больших денег в руках не державшие, никогда не испытывавшие ответственности за обладание капиталами и за судьбы людей, от них зависящих. Между тем, если вдуматься, возникает вопрос: чьими же трудами, на чьи средства построено в XIX в. всё то, что и теперь ещё мы можем увидеть?
Перед нами несколько человеческих судеб, фрагментов жизни московских купцов, владевших деньгами и распоряжавшихся ими каждый по-своему. Об этих людях, бывших некогда очень знаменитыми, нынче почти ничего не известно. Их забыли, документы и свидетельства об их жизни и делах затерялись в великом множестве самых разнообразных фактов и фактиков русской истории…
ЭКСЦЕНТРИКИ
Семейство Морозовых «выдиралось» из крестьянства с натугой и полнейшим самоотвержением: вся семья ткала дома на примитивных станках, а старший семьи, взвалив на себя созданный товар, нёс его в Москву — продавать в лавки, каждый день проделывая несколько десятков километров пешком. Так собирался первоначальный капитал. Вышедшие из крепостной зависимости и превратившиеся в богатейший род промышленников, все Морозовы отличались странностями и эксцентричностью. Их словно разрывали порывы самых разнообразных желаний! Например, они стремились к европейскому образованию и в то же самое время оставались упорными старообрядцами. Один из представителей рода — Елисей Саввич Морозов — был известен в этих двух мирах одновременно: среди торгово-промышленных воротил он слыл главным специалистом по текстильным красителям, а в среде старообрядцев его считали «профессором по части антихриста». За свои красители он получил медаль на парижской выставке, а за собрание книг и сведений об антихристе — необыкновенное уважение не только среди единоверцев, но и у православных.
Однажды, зимой 1862 г., Елисей Саввич столкнулся в лавке Т.Ф. Большакова с Вуколом Михайловичем Ундольским, известнейшим русским библиофилом, собирателем древних книг и рукописей. Морозов очень уважал Вукола Михайловича не только за его знание нескольких классических языков и всей «книжной науки», но и за «строгость в знании». Жил же он очень скромно и уединённо. Своих книжных сокровищ Вукол Михайлович не таил, и многие московские учёные пользовались его книгами, «профессор по части антихриста» Елисей Морозов в том числе. Итак, два любителя старинных фолиантов однажды встретились в книжной лавке. Елисей Саввич, обретя достойного слушателя, немедленно повёл речь о своём излюбленном предмете — к тому времени он, после долгих своих разысканий, уже пришёл к главному выводу: антихрист должен явиться миру в чувственном образе. Говорил Морозов вдохновенно, а потому увлёкся и Ундольский, уже не раз слыхавший эти речи, прервал его, сказав: «Эх, Елисей Саввич, Елисей Саввич! И охота тебе вечно толковать об антихристе? Ну, что он такое, антихрист? Сказано же в Священном Писании: “Сын погибели”, попросту значит — сукин сын и сволочь»! Морозов онемел от неожиданности. Чернее тучи он вышел из лавки, не попрощавшись ни с Ундольским, ни с хозяином.
На другой день, совсем рано, в шестом часу утра, в дверь Ундольского позвонили и заспанная прислуга впустила Елисея Саввича, который прошёл прямо в спаленку Вукола Михайловича, едва отверзнувшего очи и удивлённо поинтересовавшегося: «Ты ли это, Елисей Саввич? Что так рано?» — «Послушай, Вукол Михайлович, — решительно и мрачно спросил Морозов. — Неужели ты и в самом деле такого мнения об антихристе?!» Оказалось, после разговора с Ундольским он места себе не находил, не смог заснуть всю ночь и, едва дождавшись утра, кинулся к нему на квартиру. Вот как бывало…
Об этих двух удивительных людях почти не осталось следа в памяти потомков: Ундольский скончался в клинике Московского университета 1-го ноября 1864 г. За несколько месяцев до смерти, уже серьёзно больной, он самостоятельно выучил английский язык. После него осталась огромная библиотека, о судьбе которой городскому обществу пришлось принимать особое решение — столь уникально было это собрание. Морозов умер спустя четыре года, так и не опубликовав огромный труд, плод его исследований об антихристе. Кстати, почему-то он этого не захотел, хотя со стороны духовной цензуры никаких препятствий не было.
ЧЕСТНОЕ КУПЕЧЕСКОЕ СЛОВО
Спасо-Андроников монастырь.
Для купца прежних времён деловая честность в делах, которая создавала репутацию и открывала кредит, была ценнее золота. Под «честное купеческое слово» ссужались «живые деньги», на огромные суммы отпускались товары, и тот, кто держал своё слово, в проигрыше не оставался. Однако историю интереснее изучать на частных примерах, а судьба купца 1-й гильдии Семёна Прокофьевича Васильева — отменная иллюстрация предприимчивости и честности русского купечества.
Он родился в Москве, в 1709 г. Отец Семёна, Прокофий Васильев, был мелким торговцем из «чёрной сотни» и помер рано, оставив вдову с сыном безо всяких особенных средств. Тогда родительница Семёна, отчасти для облегчения своего вдовьего положения, а более для научения сына полезному торговому делу, отдала его к почтенному «московской суконной сотни» купцу, Семёну Дмитриевичу Ситникову, имевшему несколько лавок в Москве.
Это была суровая школа жизни для мальчика — многое в ней зависело от хозяина. Сёмке повезло, купец Ситников был хоть строг, но справедлив и не зол. По тогдашнему обыкновению, сначала определил парнишку «по хозяйству», а приметив в нём склонность к садоводству, отправил его ухаживать за своим садом. Когда к мальчишке присмотрелись, а сам он подрос, Семён Дмитриевич велел ему заходить в лавку — «привыкать к торговле». Вставать приходилось рано и на весь день идти со двора в Суконный ряд. Однажды утром по дороге в лавку с мальчиком вышел странный случай, о котором он потом помнил всю оставшуюся жизнь. В тот день на улице Варварке возле церкви св. великомученика Георгия (что была близ Знаменского монастыря) к нему подошёл невесть откуда взявшийся старичок. Был он сед, а одет прилично и чистенько. Старичок спросил Семёна: «Куда, молодец, идёшь?» — «К должности своей, в лавку, в Суконный ряд», — отвечал мальчик. Старичок, положа ему руку на плечо, сказал тогда: «Послушай, дружок, что я тебе скажу: молись Господу Богу, хозяйское наблюдай, за чужую копеечку не берись и в карман не клади. От тех денег карман делается дыряв, и не могут в нём быть деньги целы. Живи благословенным, так и ты богат будешь, как хозяин твой. Вот тебе моё наставление. Коли сбудется то, что я сказал, то молись за меня Богу». Сказал это старичок и пошёл своею дорогой. Кто был этот старик, Семён так никогда и не узнал, и больше его никогда не видел, но слова те запомнил крепко.
Долго ли, коротко ли, да только вышел срок, который Семён Васильев должен был по условию «выжить в мальчиках», а потом «в молодцах», и Ситников, весьма им довольный, определил его в отдельную лавку приказчиком, где он и торговал самостоятельно несколько лет. Вошел Семён в тот возраст, когда уже надо было обзаводиться семьей, и посватался Семён Прокофьевич к дальней родственнице своего хозяина. Сыграли свадьбу, но только не суждено было Васильеву наслаждаться семейным счастьем — не прожив с женой и года, он овдовел — супруга умерла в родах. Больше он уже не женился и детей не завёл.
Похоронив жену, Семён, посовещавшись с матерью, взял у Ситникова ту лавку, в которой все эти годы был приказчиком, и стал торговать самостоятельно, пустив в дело скопленные деньги, а мать взял жить к себе. Став самостоятельным купцом, Семён Прокофьевич, торгуя на небольшой свой капитал, больших оборотов не делал. Но на содержание себя и матери хватало. Увеличивать свои доходы за счёт разных уловок он не желал и гнилым товаром не торговал. Раз зашёл к нему в лавку офицер лейб-компанеец, купил сукна и остался очень доволен. С тех пор гвардеец стал постоянным покупателем и, что самое приятное, платил всегда наличными. Так у них завязалось знакомство. Как-то раз за разговором гвардеец и спроси купца, почему у него торговля идёт «не по усердию», отчего товара в лавке мало и выбор нехорош? Васильев посетовал на отсутствие капитала для оборота, а офицер тогда возьми и предложи ему взаймы, под процент деньги, целые 10 тыс. рубликов. Решил купец рискнуть — взял он те деньги. Крутнулся на ярмарки, по фабрикам суконным, накупил товара и расторговался с большой для себя выгодой. В условленный день пришёл к своему кредитору, принёс сполна долг и проценты, а тот, похвалив за аккуратность, перечёл деньги и, оценив существенное приращение, захотел продолжить выгодное сотрудничество, предложив Семёну ещё 20 тыс. руб. к делу пристроить. Васильев, благодаря, бухнулся гвардейцу в ноги.
С этаким-то капиталом пошла у него совсем другая торговля. Засобирался он за границу, куда вскоре и отбыл за товаром, посетив Англию, Голландию и немецкие вольные торговые города, где Семён Васильевич накупил лучшего товара, завезя его в свои лавки. Все предрекали ему провал — в суконном ряду купцы между собой переговаривались: «Теперь попал Семён впросак! Куда денет столько товару? Не расторгуется, а придёт время, кредиторы явятся — тут он и пропал, иностранцы ждать не станут». Однако вышло по-другому: распродал Васильев все товары, да заказал ещё. В своих заграничных вояжах завёл он надёжные деловые знакомства среди тамошних торговых людей, а его изумительная честность создала ему нужную репутацию. Стали ему слать товары из Европы даже те купцы, которых он и в глаза не видел, потому что торговал Семён Прокофьевич всегда лихо, с большой выгодой, деньги отправлял доверителям быстро, причём всё до копеечки. На него даже приезжали специально посмотреть торговые партнёры — англичане. Очень он удивил их своею скромностью и деловитостью, что ещё более укрепило к нему доверие, открыв большой кредит у иностранцев.
Конечно, теперь торговля пошла у него совершенно другая: в подчинении лавки, склады, приказчики и молодцы, вроде тех, каким он сам был когда-то. Дела потребовали конторы, в которой бы всё это хозяйство управлялось. Записался Семён Прокофьевич в 1-ю купеческую гильдию, как и положено коммерсанту, желающему вести торговлю с зарубежными партнёрами. Руководить конторой, складами и лавками он ставил всё больше родственников по линии жены или матери, «своих людей».
Вышел Семён Прокофьевич «в большие капиталы», а привычкам своим не изменил и до самой старости больше всего любил в саду возиться. Внешностью был прост: роста среднего, сутуловат и сухощав, лицо простое, благообразное. Не имея собственных своих детей, многих родственников, близких и дальних, он облагодетельствовал. Не оставлял своим вниманием и посторонних, обращавшихся к нему, и тех, кого сам замечал: на должность пристраивал, своё дело открывать помогал, приданым наделял, замуж выдавал. Особенной же его заботой были московские храмы и монастыри, на устроение и украшение которых он жертвовал огромные деньги. Вносил он также немалую милостыню в московские тюрьмы, ну а уж сколько он сотворил тайной милостыни, тому один Бог свидетель и судья.
Прожил Семён Прокофьевич Семёнов большую жизнь, осилив почти весь XVIII в. — явившись на свет в царствование Петра Великого, упокоился в 1796 г., уже при Павле I. Похоронили его в Андрониковом монастыре, в котором при жизни он выстроил огромную колокольню и церковь. А сведения о нём собрал и записал его друг и деловой партнёр по благотворительности, серебряных и золотых дел мастер, Трифон Семенович Добрянов, благодаря которому мы теперь и можем вспомнить добрым словом замечательного московского негоцианта.
КРАСИВО ПРОЖИТАЯ ЖИЗНЬ
Бобренёвский Богородице-Рождественский
монастырь.
Есть люди, наделённые особым талантом — жить красиво. Так, чтобы исполнились все мечты, все тайные желания, раскрылась вся красота души. Россия, к своему счастью, была всегда ими богата. Не последнюю роль в этом сыграла та глубокая религиозность, которая испокон века буквально пронизывала всё бытие русского человека, ведя его по жизни путём праведным, заставляя думать о жизни будущей, совершенствуя его душевные качества, уча более отдавать, чем брать. Именно из таких людей и вышли российские благотворители прошлых времен. Сказанное целиком относится к Давиду Ивановичу Хлудову, удивительному человеку, про жизнь которого с полным правом можно сказать, что прожита она была именно красиво.
Род текстильных промышленников Хлудовых происходил из Егорьевского уезда Рязанской губернии. Их путь к богатству весьма схож с тем, которым прошли Морозовы: Иван Хлудов в 1820-х гг., скопив первоначальный капиталец, перебрался из Егорьевска в Москву и открыл небольшую ткацкую фабрику. Дело у него пошло хорошо, и в 1835 г. он купил дом в приходе церкви святых Косьмы и Дамиана. У Ивана Хлудова родились дети: Савва, Тарас, Алексей, Герасим, Назарий и Давид. Когда родитель их умер, братья не стали делить наследство, а, соединив усилия, принялись увеличивать обороты фирмы, назвав её «Ивана Хлудова сыновья». Они построили громадную бумагопрядильную фабрику в городе Егорьевске и состояние их стало стремительно увеличиваться. Постепенно братья стали разъезжаться из отчего дома, впрочем, все по-прежнему оставались совладельцами и партнёрами семейной фирмы. Давид, как младший из братьев, остался жить в доме отца и стал его владельцем.
Образование Давид Иванович получил незатейливое, но строго религиозное. Таково было и устроение всей жизни семьи.
Таким, строго православным и искренне религиозным человеком он оставался всегда, хотя вёл жизнь обычную, купеческую. Давид Иванович весьма успешно занимался фирмой, часто совершал деловые поездки: на фабрику, на торговые склады, ежегодно бывал на Нижегородской и Ирбитской ярмарках. Состояние его уже было не просто большим, а весьма значительным. Человек молодой, богатый, в богатстве же рождённый и воспитанный, он не избежал того водоворота суеты, что всегда кружится вокруг таких людей. Но мирская суета не затянула его окончательно, голова была трезва, и, как сказал один из людей, близко его знавших: «Давид Иванович случалось, падал, но всегда находил в себе сил встать. Господь не оставлял его и всякий раз побуждал его то скорбями в семейной жизни, то болезнями, то советами людей благочестивых…» К последним относился митрополит Филарет, который подолгу беседовал с Давидом Ивановичем и перед которым он благоговел.
Ища разумного применения своей силы, вразумляемый столь замечательным советником, Хлудов вступил на стезю служения обществу — в 1857 г. его избрали городским головой Егорьевска. Этот пост отнимал у него много сил и времени, но возможность послужить людям его захватила. Он постепенно отошёл от дел фирмы, в особенности после того, как в его жизни случилась настоящая драма, — семейная жизнь Давида Ивановича совершенно разладилась, и он, прожив несколько лет в браке, разошёлся с женой. Хлудов глубоко переживал случившееся и находил для себя утешение в делах благотворительности, а позже, когда утихла боль потери, уже всецело отдал себя делу помощи тем, кто в ней более всего нуждался. Многие его не понимали, когда он настоял и выделил свою долю капитала из общих средств фирмы. Так начался совсем особенный этап его жизни — личные деньги он поставил на службу нуждающимся. Всех его добрых дел не сочтёт, пожалуй, никто, можно лишь остановиться на самых масштабных его поступках.
В 1860 г. он купил имение в Рязанской губернии. Рядом располагался Свято-Иоанно-Богословский монастырь. По приезде в имение Давид Иванович отправился туда к литургии. Обитель представляла из себя буквально скопище развалин, а братии в нём насчитывалось не более 16 человек. Увидев столь бедственное положение, Хлудов решительно взялся помогать, практически выстроив монастырь заново. За десять лет один храм был совершенно перестроен, другой разобран, а на его месте построен новый, тёплый, трёхпрестольный, прекрасной архитектуры. Были возведены корпуса для братии, гостиница, училище и богадельня. В обеспечение монастырю было куплено и пожертвовано насколько сот десятин луговой и пахотной земли. Наконец, само имение, осматривая которое он и попал в монастырь впервые, тоже было передано ему. Монастырь был штатный, а таковые не особенно процветали, и Давид Иванович обратился в Священный Синод с прошением о переводе монастыря на общежительные начала. Прошение его было, конечно, поддержано священством высокого ранга и вскоре уважено. Монастырь буквально расцвёл и вскоре братии в нём было уже около 100 человек. Когда в 1870 г. по приказанию рязанского архиепископа Алексия (после освящения тёплого храма в монастыре) были подсчитаны все траты Хлудова, то вышла сумма в 150 тыс. руб. После того Давид Иванович не оставлял монастырь своими пожертвованиями, всего потратив на восстановление обители более 200 тыс. руб.!
Там же, близ Рязани, Хлудов сделал крупные вклады в Ольгов монастырь, в котором был погребён преосвященный Гавриил, архиепископ Рязанский, которого Давид Иванович глубоко чтил. Немало им было потрачено денег и в пользу жителей окрестных сёл: Медведева, Сельца и пр.
Но не только у себя на родине трудился во славу Божию Давид Иванович, не забыта была и Москва, и Московская губерния. В конце 1850-х гг., проезжая по своим делам из Егорьевска в Коломну, увидел Давид Иванович стоящую недалеко от дороги и всего в версте от Коломны древнюю, совсем обветшавшую обитель. Это был Бобренёвский Богородице-Рождественский монастырь, основанный ещё в XIV в. Со свойственной ему решимостью человека — хозяина своего слова, сердца и денег — Хлудов приступил к его незамедлительной реставрации. Ветхий старый храм был обновлён, ещё построен новый, тёплый. Появился и большой корпус для настоятеля и братии. Далее, обитель эта на рубеже XVIII и XIX вв. была приписана к Старо-Голутвину монастырю, а её земли отошли в общее управление и пользование. Давид Иванович, решив сделать Богородице-Рождественский монастырь самостоятельным, обращается с просьбой в Священный Синод. Его ходатайство поддержал митрополит Филарет и разрешение вскоре было получено. Для того, чтобы монастырь имел средства к существованию, купил два участка земли с лесом и пожертвовал монастырю. Кроме того, Хлудов сделал крупный денежный вклад. Всех его денег было издержано на Бобренёвский монастырь более 150 тыс. руб., и если бы не он, не было бы сейчас древнего монастыря, существующего и поныне.
В 1861 г. его старанием в Пещношском монастыре устанавливается новый иконостас с иконами в церкви преподобного Сергия, на местные иконы надеваются серебряные ризы, а вся церковь отделывается заново. В то же самое время на средства Хлудова был построен и отделан трёхпрестольный храм в селе Никольском в 15 верстах от Москвы по Стромынской дороге, а также оказана немалая помощь при построении храма в селе Крестовоздвиженском Богородского уезда близ Орехово-Зуево. А в своём приходском храме святых Космы и Дамиана, при котором он 32 года состоял бессменно старостой, всё им было переделано, обновлено, укреплено. Чтобы при небогатом приходе храм мог существовать безбедно, Хлудов построил большой каменный дом, доходы с которого шли на содержание этого храма. Благодарные прихожане с благословения высокопреосвященнейшего митрополита Иннокентия в 1871 г. поставили там икону преподобного Давида Солунского (небесного покровителя Давида Ивановича) с желанием, чтобы всякий, на неё взирающий, вспоминал молитвенно раба Божия Давида.
Устроив два монастыря, несколько церквей, начальных училищ и богаделен (при монастырях и церковных), он не забыл и бедных детей духовенства Московской епархии — на Ордынке был построен каменный дом для Епархиального Мариинского женского училища, который в 1871 г. был пожертвован Давидом Ивановичем Епархиальному Ведомству в вечное владение. Застраховали его на 45 тыс. руб., что ежегодно приносило 4 тыс. руб. прибыли. Об этом училище Давид Иванович упомянул и в духовном завещании, оставив ему все светские книги из своей библиотеки.
Церковь Положения Ризы Господней
на Донской улице в Москве
Масштабы его деятельности не остались без внимания со стороны высших властей. Трижды его высочайше благодарили за пожертвования на военные надобности и за денежную помощь в пользу пострадавших от неурожая финляндцев. Награждён он был орденами Св. Станислава II степени, Св. Анны II степени, Св. Владимира III степени. В 1879 г. Хлудову пожаловали чин статского советника. При этом он никогда ничего не делал напоказ, нарочито, ища награды: орденов своих не носил и даже в завещании запретил их нести перед гробом.
Конечно, столь щедрые траты не укрепляли его состояние — Давид Иванович под конец жизни разорился, и, как это ни покажется странным, был этому рад! Кончилось тем, что он принуждён был продать последнее своё имущество и выехать из родительского дома, переселившись на окраину города, на Донскую улицу, в дом Тугариной.
Последние пять лет Хлудов прожил совершенно как отшельник, кроме храма Божия почти нигде не бывая и кроме духовных книг ничего не читая. Благотворителя пугала мысль о внезапной смерти: «Лучше похворать, — говорил он. — Похворать, приготовиться». Желание его вполне исполнилось — настигла Давида Ивановича тяжёлая и продолжительная болезнь, а вдобавок к ней обычная стариковская беда — перелом бедренной кости. Раны на ногах, пролежни на спине… окружающие не могли без слёз смотреть на него, а он терпел, молился и благодарил. При его постели почти не прекращалось чтение попеременно Евангелия, Псалтыри и акафистов. «Слава Тебе, Господи! Слава Тебе! Чего еще?! Всё дано!» — часто говаривал он.
Умер Давид Иванович Хлудов около полуночи 3-го апреля 1886 г. на 64-м году жизни. Отпевание состоялось 6 апреля в Ризоположенской церкви, что на Донской улице, в приходе которой он жил с августа 1885 г. На отпевание прибыли настоятели обновлённых им монастырей — Иоанно-Богословского архимандрит Виталий и коломенского Бобренёвского строитель иеромонах Иосаф. В конце заупокойной литургии священник Троицкой (что на Шаболовке) церкви В.Ф.Руднев, который знал покойного более двадцати лет, сказал надгробное слово, после отпевания — священник Космодемьянской церкви М.В. Соколов. Статский советник Давид Иванович Хлудов был погребён в московском Покровском монастыре, там, где покоились его родители и уже умершие к тому времени родные братья. Гроб до самого кладбища, до самой могилы сопровождали толпы облагодетельствованых им людей. Многие плакали, иные не сдерживали рыданий, слышались возгласы: «Благодетель! Благодетель наш! Прости! Царство тебе небесное!»
Красиво прожитая жизнь была и закончена красиво, по-христиански, без суеты.
МОСКОВСКИЙ ГОБСЕК
Утром 28 сентября 1883 г. Константин Кириллович Кукин решил навестить своего папеньку, жившего в собственном доме на Новинском бульваре в Москве. Родитель его, Кирилл Афанасьевич Кукин, слыл в Москве человеком с большими странностями, а потому сын не удивился ни найдя квартиру запертой, ни тому, что на его настойчивый стук в дверь никто не отвечал. Кукин-старший был известнейшим городским скрягой, жил замкнуто, на всём экономил, а потому прислуги не держал. Константин Кириллович сходил к конторщику, служившему у его отца. Тот рассказал, что накануне Кирилл Афанасьевич до поздней ночи возился с деловыми бумагами. Решив, что отец просто заспался, Кукин-младший вернулся и стал стучать громче, кричать, но всё было тщетно. Тогда он забеспокоился всерьёз — всё-таки отцу шёл уже 80-й год, всякое могло случиться…
Кирилла Афанасьевича Кукина можно было бы смело назвать живым прототипом гоголевского Плюшкина и предположить, что этот персонаж писался прямо с него, если бы не разница во времени — когда Гоголь писал «Мертвые души», Кирилл Афанасьевич ни чуточки не напоминал этого героя бессмертной поэмы. Тогда он вёл широкую торговлю с разными странами, проявляя недюжинный коммерческий талант и волчью хватку в деле. Так, поставляя топлёное сало в Англию, Кукин столкнулся с заговором английских бизнесменов, сговорившихся сбить цену. Прибывший в Лондон Кирилл Афанасьевич, смекнув в чем дело, велел вывести из порта свой караван — семь барок, груженных бочками с топлёным салом — и весь груз выбросить в воды Ла-Манша. Вернувшись в Россию, он скупил всё сало, какое только поставлялось в русские порты, и, когда туда сунулись англичане, оставшиеся без товара, Кукин, пользуясь положением монополиста, заломил за сальце цену, превосходившую ту, по которой он хотел торговать в Англии, покрывая тем самым свои убытки.
В 1840-х гг. господин Кукин был избран на должность московского городского головы и так повёл дела, что, передавая место восприемнику, оставил в городской казне 1 млн руб. общественных денег, полученных в виде прибыли. Кукин обожал строить, и многие здания в городе были сооружены его попечением.
Резкая перемена с ним случилась, как и с Плюшкиным, вскоре после смерти любимой жены. Супруга его, Наталья Алексеевна, происходила из старого рода переяславльских купцов Куманиных. Дед её, Алексей Алексеевич Куманин, вместе с двумя своими братьями переселился в Москву в конце XVIII в., записавшись в московские купцы Кошельковой слободы. Братья быстро наладили коммерцию в первопрестольной, и Алексей Алексеевич сделался «первостатейным купцом, коммерции советником», а за успехи в коммерции и общественном служении от правительства был ему пожалован орден Св. Владимира IV степени, что давало право на дворянство. Алексей Куманин с 1792 по 1795 гг. был бургомистром московского магистрата, а с 1811 по 1813 гг. московским городским головой — как раз в тяжёлые годы нашествия Наполеона. Породнившись со столь знатной купеческой фамилией, Кирилл Афанасьевич не гнался за почётом и приданым, он, наверное, очень любил свою Наталью Алексеевну. На это указывает хотя бы то, что он после её кончины уже не смог находиться в тех комнатах дома, которые напоминали о ней, — Кирилл Афанасьевич приказал запереть двери на верхний этаж, больше никогда там не бывая и других не пуская. Рассчитав всех слуг, он переселился в полуподвал. Это было только началом разительных перемен личности Кукина. Дальше — больше: он изменил привычки, прекратил знакомства и повёл жизнь то ли отшельника, то ли юродивого. Нет, деловая хватка ему не изменила — он по-прежнему вёл дела, приумножая капитал, но теперь уже не торговал, а давал деньги взаймы под залог недвижимости. Долговым распискам и векселям Кирилл Афанасьевич не верил, давая деньги только под надёжное обеспечение. Так в его руки попали огромные богатства: Кукину принадлежали 150 лавок и 30 домов в Москве и других городах, а в разных губерниях страны он стал владельцем нескольких больших имений. Сколько он скопил денег, точно никто не знал — родственники лишь приблизительно называли сумму: «несколько десятков миллионов рублей».
Парадный вход в его дом был давно заложен громадными железными засовами и заперт на несколько замков. Во дворе был кучами сложен завезённый когда-то строительный материал — память о тех днях, когда он много строил в Москве. Пролежав не один десяток лет, материал весь сгнил и стал негодным, а его не вывозили. Чтобы попасть в жилище «миллионщика», нужно было отыскать неприметный спуск в полуподвал и, войдя в тёмный узкий коридор, брести, держась за стенки, пока не нащупаешь дверь. Кукин почти всегда был дома и, хотя во дворе на конюшне стояли прекрасные лошади, никуда не ездил — ему жалко было подков, за утерю которых кучер отвечал по всей строгости, с вычетом из жалования. Одевался Кукин плохо, неопрятно, всегда в грязное и рваное платье, носил ветхие, все в заплатах сапоги. В баню ходил редко и бельё менял раз в несколько месяцев. На голове у миллионера красовался зимой и летом засаленный картуз на вате, а когда ноги от старости стали его подводить, он при ходьбе опирался не на трость, а на обычную палку.
Решив, что с отцом что-то случилось, Кукин-младший обратился в управление 1-го участка Арбатской полицейской части, и по распоряжению пристава на Новинский бульвар отправился околоточный надзиратель, полицейский врач, понятые и поверенный семьи Кукиных. Не без труда дворник, кучер и полицейские взломали дверь в квартиру. Сын и должностные лица вступили в тёмную прихожую, оттуда в комнату, заставленную разномастной мебелью, на которой лежал густой слой пыли. Из этой комнаты дверь вела в кабинет Кукина, но, сколько её ни толкали, она никак не поддавалась, хотя и не была заперта, — оказалось, что изнутри ручки были плотно перемотаны верёвкой и пришлось повозиться, прежде чем эту верёвку перерезали. Пылища царствовала в кабинете, как и везде в доме. В комнате был круглый стол, на котором стояли самовар, заварочный чайник и две чашки — такие грязные, что к ним было противно прикоснуться. В одном из углов возвышалась куча железа: старые подковы, гвозди, просто куски от чего-то, уже давно развалившегося.
Дверь, ведшая из кабинета в спальню, так же оказалась завязана веревкой, которую опять пришлось разрезать. В спальне возле трёх стен стояло по шкафу, а у четвёртой находилась деревянная кровать. Возле неё валялся старый и грязный тюфяк, из дыр которого лезло мочало, грязное же, донельзя рваное ватное одеяло, простыня, не стиранная минимум лет десять, и маленькая, жёсткая, тоже очень грязная подушечка. Хозяин всего этого великолепия миллионер Кирилл Афанасьевич Кукин лежал наискось, прямо на голых досках кровати, лицом вниз, головой к стене. Когда его перевернули, полицейский врач констатировал, что он мёртв. Картина была ясной: почувствовав себя худо, он упал с постели, смахнув при этом тюфяк и всё остальное на пол, а когда поднялся на ноги, его хватил удар и он рухнул на постель, разбив лицо об острый край кровати.
Под кроватью, на которой умер Кирилл Афанасьевич, нашли сундук набитый ветхими деньгами, — их там было около 60 тыс. руб. Истлевшие от старости и сырости кредитные билеты буквально расползались в руках!
При осмотре помещений отперли верхний этаж — тот, что простоял закрытым много лет после кончины супруги Кукина. Комнаты в этом этаже были отделаны богато и с большим вкусом, на мебель, обои, зеркала и люстры денег не жалели. Но всё это много лет не убиралось, не мылось и не чистилось, так что всюду висела паутина и лежал толстенный слой пыли.
Свою кончину Кирилл Афанасьевич предчувствовал, так, по крайней мере, рассудили все, узнав, что в начале лета 1883 г. он совершил странный для себя поступок. Являясь прихожанином храма св. Иоанна Предтечи в Кречетниках, он объявил священнику, что желает пожертвовать на ремонт храма 1 тыс. руб. Но, пообещав, куда-то запропастился и не был там вплоть до 25-го сентября. В тот день он снова пришел в церковь, отстоял службу, а по её окончании вручил причту всю обещанную сумму. Как рассказывал потом священник, вручая деньги, Кукин высказал убеждённость в своей скорой смерти. Предчувствия его не обманули, и через четыре дня 29 сентября 1883 г. тело Кирилла Афанасьевича, уложенное в дорогой гроб, обитый фиолетовым бархатом с золотым позументом, укрытое золотым покрывалом, привезли в церковь, которую он напоследок одарил деньгами. В ней его отпели и совершили все погребальные обряды. Родственники не поскупились и хоронили его с роскошью, которая, оживи Кирилл Афанасьевич хоть на минуту, разорвала бы ему сердце ещё раз.
Валерий ЯРХО
0
ммммм...классный шалашик для уютного гнездышка посреди океана 
.gif)
.gif)
а мы с тобой юнгами? 
