Сообщений в теме: 130

[SergOs]

Путаница
Замяукали котята:
"Надоело нам мяукать!
Мы хотим, как поросята,
     Хрюкать!"
А за ними и утята:
"Не желаем больше крякать!
Мы хотим, как лягушата,
     Квакать!"
Свинки замяукали:
     Мяу, мяу!
Кошечки захрюкали:
     Хрю, хрю, хрю!
Уточки заквакали:
     Ква, ква, ква!
Курочки закрякали:
     Кря, кря, кря!
Воробышек прискакал
И коровой замычал:
     Му-у-у!
Прибежал медведь
И давай реветь:
     Ку-ка-ре-ку!
Только заинька
Был паинька:
Не мяукал
И не хрюкал -
Под капустою лежал,
По-заячьи лопотал
И зверюшек неразумных
Уговаривал:
"Кому велено чирикать -
Не мурлыкайте!
Кому велено мурлыкать -
Не чирикайте!
Не бывать вороне коровою,
Не летать лягушатам под облаком!"
Но весёлые зверята -
Поросята, медвежата -
Пуще прежнего шалят,
Зайца слушать не хотят.
Рыбы по полю гуляют,
Жабы по небу летают,
Мыши кошку изловили,
В мышеловку посадили.
А лисички
Взяли спички,
К морю синему пошли,
Море синее зажгли.
Море пламенем горит,
Выбежал из моря кит:
"Эй, пожарные, бегите!
Помогите, помогите!"
Долго, долго крокодил
Море синее тушил
Пирогами, и блинами,
И сушёными грибами.
Прибегали два курчонка,
Поливали из бочонка.
Приплывали два ерша,
Поливали из ковша.
Прибегали лягушата,
Поливали из ушата.
Тушат, тушат - не потушат,
Заливают - не зальют.
Тут бабочка прилетала,
Крылышками помахала,
Стало море потухать -
И потухло.
Вот обрадовались звери!
Засмеялись и запели,
Ушками захлопали,
Ножками затопали.
Гуси начали опять
По-гусиному кричать:
     Га-га-га!
Кошки замурлыкали:
     Мур-мур-мур!
Птицы зачирикали:
     Чик-чирик!
Лошади заржали:
     И-и-и!
Мухи зажужжали:
     Ж-ж-ж!
Лягушата квакают:
     Ква-ква-ква!
А утята крякают:
     Кря-кря-кря!
Поросята хрюкают:
     Хрю-хрю-хрю!
Мурочку баюкают
Милую мою:
     Баюшки-баю!
     Баюшки-баю!

[SergOs]

М.Квливидзе
С НАТУРЫ
В кухоньке тесной,
Как спичечный коробок,
Они умудрились
Разместиться вчетвером:
Четыре женщины,
Четыре жены и матери,
Упакованные в модные платья,
Втиснутые в джинсы.
Они дымят сигаретами
И говорят, говорят…
«Мальборо», «Кент», «Пелл-Мелл»…
Зажигалки – японские, шведские, американские…
(У них все – заграничное!)
Они говорят, говорят…
Уже четвертый час
Клубами дорогого сизого дыма
Пропитываются стены и потолок.
Телефон – привязанная к черному проводу
Белая болонка –
Вынесен на кухню
И время от времени взвизгивает,
Что слегка оживляет
Монотонную эту беседу,
В которой упомянуты все и вся,
Кроме самой четверки,
Раскуривающей сигареты
В тесноте между газовой плитой,
Столиком и холодильником.
Надо помнить, что в гостиной
Живет антикварная мебель,
(Добытая из дворца Георга Четвертого!)
Серебро, мрамор, хрусталь…
В эту гостиную входить нельзя.
«Табу» написано и на спальне,
Но та царит уже не Георг, а Людовик,
Барокко, рококо…
– ко-ко-ко… – кудахчет хозяйка, –
Ко-остюмчик принесли на продажу.
– О-о-отлично…
– откликаются еще три курицы хором,
Смежают наклеенные ресницы,
И горбатые клювы свои
Погружают в китайские чашечки,
И кофе побулькивает в их горлах.
(Потом они опрокинут фарфоровые чашечки
И по рисунку гущи
Определят с тревогой
Каждая – свою судьбу.)
Четыре мужа, четыре петуха, –
Один из них отбывает наказание,
Другой – в ресторане,
Третий – районный начальник,
Месит сапогами грязь на проселках,
Четвертый – далеко в Аргентине
Семенит на цыпочках по сцене
И этим величайшим достижением
Национальной культуры
Ошарашивает иностранцев…
В кухню втискивается мальчик
С перемазанными в чернилах пальцами.
– Мама, задачка не получается…
– Он замучил меня, – стонет мама. –
Отвяжись ты, наконец!..
Мальчик уходит.
А женщины продолжают беседу,
И четыре сигареты,
Как четыре фабричных трубы,
Все дымят и дымят
В знак того, что в нашем городе
Еще не окончился
Рабочий день.

Перевел Ю.Михайлик

[SergOs]

В. Леонович "Первенство и правота" (отрывок):
В этом тяжелом декабре 94-го умер Борис Чичибабин, "гениальный графоман", по выражению златочеканщика Межирова. Про гениальность верно, верно даже про манию. Без нее - куда ж? Но Межиров пытался определить нечто совсем другое - то случайное у себя, чего он боялся "пуще Пушкина" и что было натурой Чичибабина.
У мира прорва бедолаг.
О сей минуте кого-то держат в кандалах, как при Малюте...
Это. И все остальное, бескожее, то, что не-стихи. А это - стихи?
Вот бреду я вдоль большой дороги...
То-то и оно! Безукоризненного мастера шокировал диапазон чувств, с которым надо родиться. От нежнейшего "Марленочка, не надо плакать..." до проклятий Петру, укоризн Есенину - от и до и сверх того, что все же беллетристика в чудовищном контексте века.
Нам чувство дико...
За скудостью оного в себе и неузнаванием в других используют кто чертовщину, кто похабщину...
Я провожал Бориса вскоре после поэтического концерта, устроенного "Литгазетой". Лиля увозила его, едва живого, в Харьков. На перроне он перекрестил меня - прощаясь...
В руках у меня остался листок, густо и стройно исписанный его чертежным (Лидия Корнеевна говорила: тюремным) почерком. Я просил его написать страничку - предварить публикацию стихов в "репрессированном томе".
"Вот и позорная власть КПСС рухнула, и лютой власти КГБ не стало, и, говорят, демократия у нас восторжествовала, но не оставляет меня смутное чувство, что и это все случилось с нами не по Божьей воле, да и не по-людски, а тоже как-то чуть ли не по-лагерному, чуть ли не по установке какого-то неведомого самодурствующего начальства. Во всяком случае, никогда еще наша жизнь не была так похожа на лагерную, как сегодня, - с бесстыжим празднованием разбогатевших на всеобщей беде и с нищетой отчаявшихся и ожесточающихся бедняков, ограбленных государством, с только-только вылупившимся, но уже почуявшим свою силу и наглеющим от нее родимым русским фашизмом, с наркоманией и порнографией, с заказными убийствами и астрологическими прогнозами, с атаманской плеткой и публичными домами под все это осеняющими зловещими и зловонными крыльями старого знакомца - двуглавого орла". Чеченская пальба добила его, столько любви и сострадания оставившего в стихах тем городам и людям нынешнего "зарубежья", где он бывал с Лилей, где принимали их, как некогда у нас принимали странников -
Когда Россия все была Россией...
(Величанский)

И вот на посмешище мира,
Смущенье свое не тая,
Выходит не муза, не лира,
А жизнь прожитая моя.
Ее подчистую украли,
Ее по листочку сожгли.
Не в карты ль меня проиграли?
Не химией ли извели?
Л.Чуковская
http://www.chukfamil...o/leonovich.htm

[SergOs]

Разговор с тенью
Белый пух, горячий ветер...
-Спишь?
-Скажи, зачем мы здесь?
-По секрету?
-По секрету...
-Спички есть?
-Конечно есть.
-Чиркни спичкой! станет ясно: мы пришли...
-Не надо вслух!
-Чтобы вспыхнуть и погаснуть,
словно тополиный пух.
-Что ты, тише! Будет вечер!
Чай, пирог, луна в окне.
Чашку в руки, плед на плечи...
-Вечер - твой, а вечность - мне?
-Вечер - наш. А вечность - к черту!
-Чиркни спичкой.
-Ты опять?
-Проще быть живым, чем мертвым,
проще плакать, чем молчать.
Вздох. Как граппа вечер крепок.
-Я почти исчез, а ты?
Самый сладкий, напоследок выдох –
время жечь мосты.
Макс Фрай

[SergOs]

Памяти Ляли Максимовой

Я был подросток хилый, скучный, влюблённый в Иру Воробей,
но огнь естественнонаучный уже пылал в душе моей,
и множество кислотных дырок на школьной форме я прожёг,
ходил поскольку не в задирах, а на химический кружок.
Подрос, в сентябрьской электричке пел Окуджаву, жизни рад,
умел разжечь с единой спички костёр, печатал самиздат,
изрядно в химии кумекал, знал, как разводят спирт в воде,
и стал товарищем молекул, структурных формул и т.д.,
ещё не зная, что бок-о-бок с лисою, колобок-студент,
живу… Ах, мир притёртых пробок и змеевидных перфолент!

О, сладость ностальгии! Все мы горазды юность вспоминать.
Как славно б настрочить поэму страниц на восемьдесят пять
про доморощенных пророков, про комсомол, гб, собес —
пускай Бугаев и Набоков мне улыбаются с небес,
любуясь на миры иные (неповторимый аромат
лабораторий, вытяжные шкафы, и рыжий бихромат
аммония, от первой искры сердито вспыхивающий!). Нет-нет,
не память правит миром быстрым и ненасытным — только свет

надежды, а она, голуба, когда прощается с тобой,
склонясь над Стиксом, красит губы помадой чёрно-голубой.

Бахыт Кенжеев

[SergOs]

* * *
Н.
Вдруг над Черноморьем долгие раскаты, хлябь, гром...
Боже, неужели, все уже случилось? Полыхай, гроза!
Разбежались голые пляжные людишки, и одни
Бегают босые, голенькие дети за волной.
Вот и я уселся, прячусь под навесом и залез в халат,
Спички отсырели, в пачке раскрошился местный табачок.
Что же будем делать?
                                Вспомним всех забытых, мертвых и живых,
За морскою далью в некотором царстве накрывают стол,
Под вишневой пенкой за вечерним чаем свежий каравай -
Мы его преломим, мы его помаслим - каждому кусок.
- Как вы побледнели, что вы, в самом деле?
                                                                        Поправляйтесь тут.
- О, с какой охотой!
                                Непременно, ясно, здесь наверняка...
Выйду на веранду, ты в цветастом платье, рядом - гиацинт.
- Нет ли, ведь бывает, четверти стакана красного вина?
Всю эту дорогу, что считают жизнью, я любил тебя.
Всю эту минуту - перелет за море - я спешил к тебе.
И теперь мы вместе.
                                Видишь, аметистом блещет гиацинт,
И теперь, конечно, точно Черноморье, плещется вино.
Как знакомо, мило, дорого, приятно мне твое лицо -
Русые кудряшки, сильные надбровья и припухлый рот.
Помню я, что имя было превосходно. Ты хранишь его?
Впрочем, слышишь, знаешь, что там заиграли в комнате большой?
Поглядим с веранды - в этот час далекий чистый окоем.
Что там?
              Ах, узнать бы, что случилось с нами в стороне родной?
Е.Рейн

[SergOs]

Владимир ЛЕОНОВИЧ
РУСЬЮ ПАХНЕТ
Дым вокзальный Русью пахнет.
Без билета на мели.
Над перроном как бабахнет –
реактивные пошли.
Отдалось, прошло со звоном
коридором звуковым,
пылью кислою, озоном
потянуло грозовым...
Человечек в чем-то сером
на скамейке МПС
сам к себе таким манером
вызывает интерес:
чиркнет спичкой – и втыкает
прямо в кожу – ничего! –
стоймя спичка догорает
на ладони у него.
Черные фигурки вдовьи
возникают, как в кино –
дальним планом – на ладони,
нечувствительной давно.
На ладонь и потылицу
не хватает коробка.
Как ежова рукавица
растопырена рука.
Что же в нем перегорело
за войну ли, за тюрьму,
если боли просит тело,
если все равно ему?
Паленины дух смердящий...
Человечек завалящий
озорно глядит в упор:
хошь еще, давай на спор!
И словесности изящной
далеко до этих пор.
Дым вокзальный Русью пахнет.
Что ни шаг, то край земли.
...Налетит, бабахнет, ахнет,
долго рушится вдали.

[SergOs]

Слепой лирник

Дедушка, сыграй для души моей
Что-нибудь горькое, полезное.
О чем? Не знаю. Тебе, слепому, видней…
Может о том, как мы растили детей, а потом порезали.
Хотели сделать год воскрешения, да не хватило дней.
Я и не видел никогда лирников на свете.
Знаю только, что были они на Украине…
А может, сыграй о том, как выросли дети,
Собрались гуртом и свою мать отравили.
Сперва отравили реки, затем болота,
Все деревья покололи на спички,
Все леса на бумагу свели.
Дедушка, дорогой мой, а если о полезном петь неохота,
Сыграй что-нибудь совсем уж бесполезное,
Что-нибудь из вечных жалоб Человека.

Леонид Завальнюк, 1988

[SergOs]

И что еще за странная привычка –
Прилипчивое это бытие,
Истлевшее, как фосфорная спичка,
Уже совсем как будто не мое!
И все же мы живем, подозревая
В себе наличье океанских сил.
И все же – может, вывезет кривая
И поплыву, куда еще не плыл.
Д.Самойлов

[SergOs]

* * *
День смолкает, и суета опадает, как с пива пена.
Все становится на места и свою обретает цену.
Половодьем в тебе – доброта, затихают обиды.
Все становится на места, на свои выходит орбиты.
И все набело, все с листа – так маэстро читает ноты.
Все становится на места, и теряется что-то.
Паутинку седую с куста ветер сбросил.
Все становится на места: осень.
Словно спичка, с неба звезда
В прошлогодний упала хворост.
Все становится на места: возраст.
Юрий Каменецкий