Сообщений в теме: 20

[Elena]

Полностью разделяю! Что может быть лучше дождя, который монотонно льет несколько дней подряд. Когда я говорю, что люблю дождь, на меня здесь обычно смотрят, как на сумасшедшую. Они просто не знают, о чем я говорю. Просто в Батуми дождь, никогда никому не мешал. Мы гуляли по бульвару под зонтами, ходили в гости и даже в море купались под дождем!

[pontiec5]

Одно замечание Илье."Батумцы "бывшими не бывают.Мы все дети этого города.Неважно сколько бы времени не посещали родного города.Моей бабушки брат -ровесник века.В 1921 году выехал из Батума в Грецию.В 90-летнем возрасте он рассказывал с мельчайшими подробностями о жизни в самом любимом для него городе Батуми,всегда гордился тем что рожден в Батуми!Дорогой Илья!Помимо дождя он отмечал особый вкус нашего инжира и связывал это с нашим дождем.

[pontiec5]

Этот рассказ датирован 1923 годом.
   "В духане я садился обычно у широкого окна, выходившего на нефтяную воду гавани и на гнилые сваи. Когда становилось душно, я открывал окно. Запах мазута и мусорной, но прохладной воды наполнял духан, а свежесть осушала потные лбы. Большинство посетителей духана составляли муши-носильщики тяжестей. Хозяин духана тоже был в молодости мушой, потом каким-то образом разбогател, но все же сохранил привязанность к своему племени мушей и кормил их со скидкой и в кредит.
Все муши почти круглые сутки толкались в порту. Они ждали случайного заработка. Но его не было. Его не хватало даже на половину батумских мушей, и потому они большей частью спали, прислонившись к цинковым стенам портовых складов. Все они спали почти в одной и той же позе-подняв колени и опустив между ними до земли длинные, жилистые руки. То был глубокий сон усталых и голодных людей.
  Особенно поражали меня руки мушей. Набухшие жилыбыли завязаны в узлы,как корни у дуба. Сквозь серую кожу просвечивала темная, венозная кровь.
Она вздрагивала редкими толчками и, казалось, была готова вот-вот остановиться.
  Духан всегда был полон мушей. Когда входил посетитель, муши тотчас уступали ему отдельный столик и начинали говорить в полголоса.
  Ели муши мало и медленно. Видно было, что еда для них - долгожданный отдых. Муши таскали огромные тяжести. Однажды я видел, как низенький, сизый от натуги муша один тащил на спине рояль и только чуть-чуть сгибал в коленях ноги. Выносливость этих людей, в большинстве крестьян-аджарцев, была неслыханна. И кротость тоже. Более кротких, незлобивых и доверчивых людей я, пожалуй, не встречал в жизни.
  Их постоянно обманывали. Каждый помыкал ими, как мог.
Я часто заговаривал с мушами, но они только улыбались в ответ. Казалось, что весь фатализм мусульман был собран в этих людях, и они тащили его на своем горбу. Единственное,что они позволяли себе, - это глубокий вздох, когда груз
уже был сброшен на землю и можно было вытереть тыльной стороной ладони едкий пот на изможденном лице, похожем на треснувшую, пережженную глину.
  Они никогда не считали денег и не глядя засовывали их в карманы широкихи пыльных, стянутых у щиколотки шаровар. В этом жесте не было никакой подчеркнутости - просто муши верили людям. А если люди их обманывали, то они долго сокрушались не из-за потери заработка, а из-за существования на земле таких плохих людей-обманщиков. Каждый раз это было для них неожиданностью.
  Однажды я видел, как старый муша сидел под стеной и плакал, прикрыврукавом глаза. Перед ним стояла такая же высохшая, как и он, старуха, и что-то ему выговаривала. Старик не отвечал и продолжал плакать. Тогда старуха беспомощно оглянулась и, махнув рукой, побрела вдоль базарной улицы. Она спотыкалась и что-то шептала про себя. К старому муше подошел пожилой муша. Он нес ящик с посудой. Он осторожно поставил ящик на землю, легонько похлопал старого мушу по плечу, и тот тяжело встал, как запаленная лошадь. Ноги у него дрожали. Пожилой муша положил ящик на горб старому муше, вынул турецкую лиру, отдал старику и долго смотрел ему в след.
  Я понял, что пожилой муша просто передал старику свой заработок, полученный вперед.
Кроме меня, никто как будто этого не заметил, а пожилой муша виновато улыбнулся и сказал мне:
     - Он мне годится в отцы."

[pontiec5]

Этот рассказ также написан в 1923 году и, по-моему, очень здорово подчеркивает всю красоту нашего города и его жителей, наши дорогие "итальянские дворы".

"Мои надежды открыть в Батуме "свою", как я тогда говорил, газету объяснялись тем, что побережье Черного моря от Гагр до Батума находилось в ведении Союза моряков Грузии. Моряки эти, конечно, мечтали о собственной газете. Но пока что дальше моих разговоров об этом с комиссаром Союза моряков, эстонцем Нирком, дело не двигалось.
  В утро моего приезда Миша Синявский вынул из фанерного шкафчика бутылку водки. На белой этикетке была изображена добродушная корова и было написано, что водка изготовлена на батумском заводе Артемия Рухадзе. Люсьена зажарила камбалу. Мы сьели эту камбалу с мандаринами, запили водкой Рухадзе и были счастливы.
  Счастливому нашему настроению способствовало все, что нас окружало, - прежде всего сознание, что мы субтропиках, где льется теплый дождь и где небо так густо обложено теплыми тучами (был уже октябрь), что сумерки висят над землей весь день. В их глубине медленно и торжественно раскатывало свои волны, добегая почти до порога нашей террасы, Черное море.
Мимо нас ехали арбы, нагруженные темно-лиловым виноградом "изабелла". Уэтого винограда, как мне тогда казалось, был вкус Испании. Река Барцхана, бежавшая, курчавясь, по камням за частоколом нашего дома, несла в море желтые и пурпурные виноградные листья. Земля пахла сомодельным вином.
После еды мы пили кофе, курили сухумский табак, вспоминали Одессу, и жизнь была прекрасна, как никогда. Особенно от запаха прибоя, шумевшего под бесшумным дождем.
Миша Синявский, высокий, несколько угрюмый и насмешливый человек, полный меткого юмора, придумал хорошее занятие. На стене своей террасы он повесил объявление, что дает увеличенные портреты с фотографий и притом даже в красках.
К его удивлению, заказчик появился не только с Барцханы, но даже из Махинджаур и Батума.
Заказчик был простодушен, как дитя. Он относился к работе Миши, как к непостижимому чуду, как к божьему дару. Получая готовый портрет, он держал его осторжно, цокал от восхищения языком, качал головой и безропотно платил одну турецкую лиру.
Одной лиры нам хватало на три дня. Но очень скоро в Батуме действительно открылась морская газета "Маяк", и я тоже начал зарабатывать, и наша жизнь на дырявой террасе приобрела даже некоторые черты изобилия. Измерялось
оно количеством мандаринов, папирос и банок со сгущенным кофе.
   Однажды пожилой грек Яни, сапожник с базара Нури, заказал Мише портрет своей мамы.
И притом в красках.

[pontiec5]

Я рассмотрел фотографию и выяснил, что мама снималась в городе Воло в Греции в 1980 году и была невиданной красавицей. Она была похожа на ту гордую девушку во фригийском колпаке, что зовет людей на баррикады на
картине Делакруа "Свобода на баррикадах".
  Множество медалей, полученных фотографом Метаксосом (из Воло) и изображенных на обороте этой фотографии, веселило меня.
Я даже как будто видел этого низенького, витиеватого и прыщеватого грека на высоких каблуках и в галстуке бабочкой. Он был, конечно, неслыханно галантен, как в самом Париже, и снимал клиентов в лимонного цвета лайковых перчатках (тоже как в самом Париже), чтобы ошеломить их провинциальные мозги и заставить раскошелиться.
  Во время работы Миша любил сочинять о своих заказчиках всякие нелепые истории, чаще всего их биографии.
Люсьена готовила во дворе на мангале икру из синеньких и добавляла некоторые натуралистические подробности к этим словесным Мишиным портретам.
- Ты же забыл рассказать, - кричала она, - что этот твой красавец Метаксосносил розовые кальсоны, цвета лица зардевшейся невесты! Они были вдвое шире его размера, и он застегивал их заржавленной английской булавкой.
Однажды застал нас за этим занятием Бабель. Он тотчас включился в игру и рассказал с необыкновенной пунктуальностью какой Метаксос дурак.
Мы поообедали, выпили бутылку водки с "коровой" после чего дощатая и хлипкая терраса показалась мне самым прекрасным местом для бесед, смеха и глубокого приморского сна.
  Даже дождь, лупивший изо всей силы по стене,казалось, участвовал в наших разговорах.
  А когда я випивал немного больше, чем следует, мне начинало казаться, что дождь подслушивает нас, перестукивает на старой пишущей машинке все, что мы говорим, и из этой записи получится в конце концов интересная книга.
  Разговоры не мешали Синявскому работать. Портрет "мамы" он сделал такой, что от него действительно трудно было оторваться. Особенно хороши были золотые глаза и немного приоткрытый рот. Казалось, что грудь гречанки тихо вздымается и с ее губ слетает душистое дыхание.
- За такой портрет, сказал Бабель, - не грех взять и четыре лиры. Смотрите, Миша, не обмишурьтесь. Наутро Миша понес портрет заказчику. Я пошел вместе с ним. Мы решили потребовать с сапожника три лиры. Потом остановились на двух.

[pontiec5]

Пожилой сапожник Яни жил в глубине ветхого и как бы театрального двора.там носились с азартными криками греческие дети. Полные гречанки, положив на подоконники свои могучие груди, смотрели на нас из окон и посмеивались, обсуждая нашу наружность.
  Сапожник Яни сидел во дворе  у своей лачуги. Рот его был полон деревянных гвоздей. Он выплюнул их и сказал нам `кали мера`.
  Миша, не торопясь, вынул портрет и, не выпуская его из рук, повернул лицевой стороной к сапожнику.
  Тогда произошло величайшее чудо, какое может сотворить только высокое искусство, только живопись, равная по силе творениям лучших мастеров человечества, таких, как Боттичелли, Рафаэль или Вермеер Делфтский: Яни взглянул на портрет и зарыдал.
  У себя за спиной мы услышали возбужденные возгласы гречанок, лежавших на подоконниках.
  Я, не меньше сапожника восхищенный Мишиным искусством, всё же не потерял здравого смысла, толкнул Мишу в бок и тихо сказал:
- Бери три лиры.
  Мы ждали, когда Яни успокоится. Но он долго сморкался в фартук, всхлипывал и вытирал глаза рукавом.
  За его спиной стояла маленькая и черная, как пережженная корка ржаного хлеба, женщина и тупо смотрела на мамин портрет. Это была жена Яни. Она одна не выражала восторга.
  Наконец Миша решился и,  уважая сыновние чувства Яни,мягко напомнил ему, что мы ждём и нам следует получить с него три лиры.
  Тогда Яни начал качаться, как мусульманин, когда он совершает намаз, или гяур, когда у него болят зубы, обхватил голову руками,
застонал и сказал злым и жалобным голосом:
- Это не мама! Это совсем не мама! И вы не получите ничего, потому что вы обманули бедного человека!
  Мы оторопели. Во всем дворе наступила звенящая тишина. Двор ждал дальнейших событий.
- Как не мама? - спросил потрясённый Миша.
- Не мама! - закричал Яни и стукнул колодкой по табурету. Во все стороны полетели деревянные гвозди. - Мама была старенькая, седая. Я её хорошо помню. Она умерла, когда мне было семь лет, а старшему брату было пятьдесят. А ты что сделал? Ты нарисовал какую-то девчонку-арфистку из ресторана `Мирамаре`. Тьфу и тьфу! Забирай свой портрет и уходи! Ещё требуешь три лиры. Три фиги ты получишь за этот портрет, аферист, а не три лиры!
  Яни три раза показал Мише кукиш. Этого нельзя было вынести и нельзя было спустить безнаказанно.
  Миша побагровел, схватил Яни за ворот, заставил встать и сказал так, чтобы было слышно во всем дворе:
- Ты что же? Подсунул мне карточку мамы, когда ей было шестнадцать лет, и хочешь, чтобы я сделал тебе столетнюю старуху?! Плати сейчас же, или я вытряхну из тебя душу!
- Это не мама! - снова пронзительно закричал Яни и начал извиваться в руках у Миши, пытаясь вырваться.
  Несмотря на серьёзность положения и угрозу остаться на время без хлеба, я прислонился к стволу сухой шелковицы во дворе и начал хохотать.
  Миша выпустил сапожника, повернулся к окну, где гвоздьями висели жильцы, и крикнул:
- Граждане греки! Потомки великих людей! Что же вы смотрите на это безобразие?!
  Тотчас поднялась буря. Из всех окон и дверей десятки голосов закричали:
- Яни, опомнись! Это же мама! Вылитая мама! Глупец! Настоящая мама! Сейчас же заплати человеку! Слышишь!
  Несколько мужчин в одних жилетах выбежало во двор. Они трясли Яни за плечи и кричали:
- Ты позоришь нас, Яни! Стыдись! Это же чистая мама! Нам будет просто приятно видеть её каждый день. Такая красивая греческая женщина! Ай, какая красивая! Плати деньги и успокойся. Плати!
- Три лиры? - прохрипел с неудомением Яни и обвёл всех покрасневшими глазами. - Не дам!
- Хорошо! - закричали греки. - Две лиры. Две! И пусть они уходят себе на здоровье, эти молодые люди!
  Яни швырнул на стол две лиры. Миша взял их, и мы пошли, провожаемые дружными напутствиями обитателей дома.
  Через полчаса выяснилось, что одна лира была фальшивая.

[pontiec5]

Впервые я прочитал К.Паустовского когда учился в школе.Тогда я подумал что многое описываемое в рассказе"Бросок на юг", касающееся нашего черноморья, давно ушло в историю.Сегодня, перечитывая это произведение,убеждаешься в том что история повторяется.Возвращаются муши,вернулась и кровная месть в Абхазию.Может я ошибаюсь?
Cобытия этого рассказа происходили в 1922 году в Сухуми.
....Пока "Пестель"не отвалил из Сухума в Поти,я ушел из предосторожности подальше от набережной.Так я добрел до горы Чернявского,а на ней -до последнего,уединенного дома Генриетты Жалю.Старушка,несмотря на полное отсутствие у меня каких бы то ни было вещей,охотно сдала мне комнату.Вечером я решил спуститься в город чтобы поужинать в духане.Там на липких от лилового вина дощатых полах лихо отплясывал лезгинку тощий,маленький старик в толстых очках и в слишком длинной для него серой черкеске.Его приятели,сидя за столиком,снисходительно хлопали в ладоши,а духанщик щелкал на счетах,не обращая внимания на добросовестно веселящегося старика.Старик,окончив танцевать,пригласил меня к своему столику.Он сразу узнал во мне приезжего.Вопреки моему предположению ,старик был совершенно трезв и не имел никакого отношения к абхазцам или к каким-либо другим горским народам.Он оказался тифлисским евреем по фамилии Рывкин.Он служил в Сухуме в Союзе кооперативов Абхазии-Абсоюзе-и просто любил в свободное время потанцевать лезгинку.Он тут же пригласил меня к себе в Абсоюз вести деловую переписку.
...Посреди сада у Генриетты Францевны была устроена на уровне земли глубокая цементная цистерна для дождевой воды.Воды от весенних дождей Генриетте Францевне хватало почти до осени.Вокруг цистерны росли пальмы с мощными опахалами.Рядом с усадьбой Генриетты была небольшая поляна,покрытая желтым и лиловым бессмертником.
...По другую сторону поляны стоял мингрельский дом на сваях ,с длинной дощатой террасой.Двери и окна в этом доме были крест-накрест заколочены тесом,а вокруг разрослись такие дебри лавровишен и терновника,что подойти к дому было почти невозможно.
...Вдоль сухумской набережной тянулись тогда темноватые и низкие духаны с удивительными названиями:"Зеленая скумбрия","Завтрак на ходу","Отдых людям","Остановись голубчик".В каждом духане на стене висело напечатанное шрифтом объявление:"Кредит никому".Только в одном из духанов это неумолимое предупреждение было выражено более вежливо:"Кредит портит отношения".Крикливые бородатые водоносы бродили по набережной с маленькими,увитыми плющем бочонками с холодной водой .У каждого водоноса тоже висела на бочонке табличка с предупреждением о кредите.Даже чистильщики сапог вешали эту табличку около своих нарядных ящиков.Чистильщики делились на  стариков и мальчишек.Людей средних лет между ними не было.
...По утрам сухумцев будил отчаянный барабанный стук щеток по ящикам.Это мальчишки-чистильщики занимали свои посты и лихо отщелкивали щетками такт популярной в то время песенки:"По улицам ходила большая крокодила!"Старики только укоризненно качали головами.
...Среди стариков был древний курд,своего рода потриарх чистильщиков.Говорили,что он уже 30 лет сидит на одном и том же месте около пристани.Огромные щетки мягко ходили в его руках.Глянец старик наводил одним небрежным мановением красной бархатки.И вот этому старику привелось сыграть жестокую роль в истории с заколоченным домом -тем домом ,что стоял в непосредственной близости от усадьбы Генриетты Францевны.

[pontiec5]

Старушка рассказала мне историю этого дома.В Сухуме издавна враждовали два рода.Вражда эта окончилась тем ,что в одном роду остался в живых единственный мужчина-сосед Генриетты Францевны.В 1900 году этот человек,чтобы спастись от неминуемой смерти ,бежал с женой в Турцию.Такие случаи не всегда спасали людей.На памяти Генриетты Францевны был пример,когда человека,бежавшего от кровной мести,разыскали даже в Америке и там застрелили.
Семья,враждовавшая с соседом Генриетты Францевны,сбежавшим в Турцию,вскоре переехала из Сухума в аул Цебельду, и месть,не получая свежей пищи,погасла.
По абхазким поверьям ,дом ,отмеченный кровной местью,считался проклятым.Его обычно заколачивали,и никто не хотел в нем селиться."Проклятые"дома постепенно разрушались от старости.Тогда их сносили.
  После рассказа Генриетты Францевны я несколько иначе стал смотреть на этот уже примелькавшийся мне заколоченный дом.Я начал замечать в нём зловещие черты.
  На чердаке во множестве жили (или,вернее,спали,вися вниз головой) летучие мыши.По вечерам они просыпались и носились у самого лица,качаясь и попискивая.На деревянных стенах дома светились трухлявые сучки.Они были похожи на злорадные зелёные глаза.И день и ночь жуки-древоточцы прилежно грызли деревянные стены дома.Очевидно,дом должен был вскоре рухнуть.
  Однажды я задержался в городе.Из Абсоюза я зашёл в редакцию маленькой сухумской газеты и там написал короткую горячую статью против кровной мести.Редактор,читая её,только чмокал языком.
  - Нельзя печатать,- сказал он наконец и хлопнул по рукописи ладонью.- Понимаешь,кацо,невозможно так неожиданно отнимать у людей их привычки.Надо действовать дипломатично.Тысячи лет они резали друг друга,кацо,- и вдруг запрещение!Ты мне не веришь,кацо,но клянусь своей дочерью,что автора этой статьи немедленно убьют на пороге редакции.Ты понимаешь,что я, как редактор,не могу этого допустить?
  Ничего не добившись от редактора,я ушёл.Я оставил его в состоянии унылого размышления.Он морщил лоб и тёр синим карандашом
за ухом.

[pontiec5]

Я пошёл домой.На повороте к своему дому я остановился.
  Остановился оттого,что скала,мимо которой я всегда проходил в темноте,притрагиваясь к ней рукой,чтобы не сбиться с пути и не сорваться в обрыв,была освещена огнём керосиновой лампы.
  Я поднял глаза.
  Заколоченный дом был открыт,все доски с окон и дверей сорваны,а комнаты сверкали от огня лампы.Кто-то,очевидно приезжий,пренебрёг абхазскими суевериями и смело раскупорил дом.
  Около калитки стояла Генриетта Францевна.Она схватила меня за руку и,задыхаясь,сказала:
     -Скорей!Пожалуйста!
Она дрожала ,и голос у нее срывался.Господи,какое несчастье!Он вернулся из Турции,-громко сказала Генриетта Францевна.И мне стало страшно оттого,что она дрожала всё сильнее.Я подумал,что у неё начинается истерический припадок.-Он вернулся сегодня днем из Турции,-ясно и громко повторила она.-Скорее бегите в милицию и скажите там ,что он вернулся .Его зовут Чамба.Господи ,какое несчастье!
Я,ошеломленный ,ничего толком не понимая,почти бегом спустился с горы Чернявского.
Во дворе милиции на низеньком столе ,при свете фонаря "летучая мышь",три милиционера играли в нарды.Я подошел и сказал им ,что сегодня вернулся из Турции некий Чамба и поселился в заколоченном доме на горе Чернявского.
Я не успел договорить. Милиционеры вскочили и бросились к оседланным коням.Они что то гортанно кричали высунувшемуся из окна дежурному ,потом вскочили в седла и умчались с бешенным галопом на гору Чернявского.

[pontiec5]

Ночь вдруг запахла порохом и кровью.Я бегом бросился за милиционерами.Но на полпути к горе Чернявского они так же бешено проскакали мимо меня ,возвращаясь в город.Я едва успел спрыгнуть в придорожную канаву.Проклятый дом был все так же ярко освещен.На террасе около лестницы лежал ,раскинув руки,седой человек с мирным и добрым лицом.Из его простреленной груди еще стекала кровь и медленно капала со ступеньки на ступеньку.Рядом с убитым сидела на полу пожилая, красивая женщина.Она прижимала к груди мальчика лет пяти и смотрела прямо перед собой.Подходя ,я пересек линию ее неподвижного взгляда и содрогнулся-такой иступленной ненависти я никогда еще не видел в глазах людей.
  Было ясно,что женщина пошлет этого маленького мальчика,как только он подрастет,мстить за отца.И ничто в мире не сможет смягчить ее сердце и заставить отказаться от кровопролития.
  Генриетта Францевна была права,когда торопила меня.Милиционеры опоздали.
  Через несколько дней,когда женщина с мальчиком исчезли,все наконец выяснилось.
Чамба вернулся на турецком грузовом пароходе из Трапезунда.На пристани его сразу же узнал старый курд-чистильщик сапог.Он пристально посмотрел на Чамбу и медленно поднял ладонь ко лбу.Чамба почистил у курда сапоги.От радости,что спустя двадцать с лишним лет он вернулся на родину,Чамба без умолку говорил с чистильщиком.Говорил,что прошла война и революция и теперь в Абхазии ,наверное,все изменилось.Никто никого не убивает из мести,люди поумнели и живут счастливо и дружно.
  Чистильщик неохотно поддакивал и всё поглядывал по сторонам.Но Чамба был счастлив и не заметил ни хмурости чистильщика,ни его бегающих глаз.
  Как только Чамба погрузил свои вещи на арбу и уехал на гору Чернявского,чистильщик неторопливо пошёл на базар.Там было в то время много извилистых дворов-лабиринтов,где можно было заблудиться в нескольких шагах от выхода на улицу.
  Через весь этот базарный беспорядок и крик проходил,упруго колеблясь на стянутых кожаными чулками в ногах,статный красавец в черкеске,с томным,головокружительным взглядом.
  Курд дождался одного такого красавца и что-то шепнул ему.
- Хорошо,батоно!- ответил ему вполголоса красавец.- Ты получишь завтра свои сто лир.
  Красавец повёл по сторонам глазами с поволокой,сжал сухощавыми коричневыми пальцами рукоять кинжала и,как дикая кошка,бесшумно,на мягких ногах,выскочил на улицу.
  Через десять минут он уже скакал,пригнувшись к луке седла,в аул Цебельду,чтобы привезти обитателям одного из цебельдинских домов ошеломительную весть о возвращении в Абхазию неотмщённого врага,Чамбы.
  Тотчас два всадника помчались из Цебельды в Сухум к заколочённому дому на горе Чернявского.
  Горяча коней и держа наготове обрезы,они вызвали на террасу Чамбу.Он вышел безоружный,протянул обе руки прошлым врагам и так и упал,убитый наповал,с протянутыми для примирения старыми и добрыми руками.
  Убийц,конечно,не нашли.Они ускакали в Сванетию,а туда в те времена могли проникнуть только вооружённые отряды......