Сообщений в теме: 15

[SergOs]

Долго не мог найти в И-нете стихи Ирины Ратушинской, за которые в 1983 году ей дали 7 лет лагерей.
Наконец, нашел среди работ учителей мордовских школ об уроках репрессий в нашей стране.
Один из рефератов посвящен именно ей, прилагаю.

Страна задумчивых вокзалов
И вечно жалостливых баб!
Своих детей – силен ли, слаб –
Ты всех сомненьем наказала!
Твои вопросы – до рассвета,
Твои укоры – до седин,
И нет бесспорного ответа
Ни на один. Ни на один.
И как нам жить с тобой, такою?
Куда – с твоей землей в горсти?
Ты смотришь, заслоняясь рукою:
Забыть? проклясть? перекрестить?

В 1970-е в своей свободной ещё Одессе Ира Ратушинская начала писать свои первые юношеские стихи, и они сразу же выделили её из плеяды других мастеров слова. Одиночество, обречённость, противопоставление себя всем звучат во всех её строчках. Она знает, что её судьба не будет простой. Ведь после «оттепели» 1960-х над страной вновь нависают тучи тоталитаризма и диктата партии. В Одессе – бунт художников и тишина в том, что можно было назвать «одесской литературой». Казалось, что большая часть литературы из Одессы ушла навсегда. В Америку уехал талантливый рассказчик Аркадий Львов, в Ленинград, а потом в Москву вытолкнули сатирика Михаила Жванецкого. А в Одессе ломали строки и вычеркивали строфы Борису Нечерде, Юрию Михайлику. А молодых поэтов просто не допускали к публикациям, их участие в поэтической жизни ограничивалось печатанием 2-3 стихов в «Комсомольской искре» да выступлениями на студиях и вечерах. Очень немногие могли выстоять, сохранить себя, работая «в стол», без надежды на публикации. Уже тогда Ирина Ратушинская поняла, что её Родина больна, что так жить невмоготу, а значит, она пойдёт по пути тех не многих (увы, немногих!), кто уже тогда выбрал стезю противостояния, инакомыслия, диссидентства. И в её лирике начинают звучать иные строки.

[SergOs]

Файлом не грузится, даю весь текст реферата.

Васюнина И.В.,
Краснослободская средняя
общеобразовательная школа № 1

Литературно-музыкальная композиция «Анафема тоталитарному режиму»

Цели:
- углубление знаний о тоталитарном режиме;
- воспитание осознанной любви к Родине;
- расширение кругозора;
- воспитание чувства сопричастности судьбе страны.
Оформление:
1) плакаты:
Анафема (греч.) – проклятье.
Тоталитаризм (лат) - форма авторитарного государства, характеризующаяся полным контролем над всеми сферами жизни общества;
2) стихотворные плакаты:
а) Версты обвинительного акта,
Шапку в зубы, только не рыдать.
Недра шахт вдоль Керчинского тракта.
Каторга, какая благодать!
Б. Пастернак. Поэма «Лейтенант Шмидт».
б) Неизодранное знамя
Существует до первого боя.
Выше!
Вот уже – в клочья!
С тобою -
Бог,
А кто за тобой – невредимы,
Только волосы пахнут дымом.
А другой судьбы просто нету.
На роду российским поэтам -
Быть простреленными, как знаменам.
А потом уже – поименно.
И. Ратушинская.
3) Презентация. Назначение слайдов: иллюстративное сопровождение (используются в вольной последовательности, по усмотрению учителя).
« - Десять лет! Десять лет! За что? Да как они смеют? Разбойники!
- Вот ещё на мою голову горласта бабёнка попалась! Молчи, говорю! Знамо дело, не виновата. Кабы виновата была – али бы десять лет дали! Нынче вон, знаешь, сколько за день-то в расход! Семьдесят! Вот сколько…
Одних баб, почитай, только и оставили…
Я моментально замолкаю, сраженная статистикой одного дня. Масштабы работы видно и в том, как плохо инструктирован конвой. Бедняга, ведь за этот разговор ему самому могли бы… Но я нема, как рыба…»
Это строки из публицистической повести Евгения Гинзбурга «Хроника времён культа личности». 30-е годы навсегда вошли в историю как страшное время уничтожения лучших сынов и дочерей России.
Исторические факты.
Города Краснослободска тоже коснулись ужасы времён культа личности.
Однажды, готовясь к празднованию годовщины революции, старшеклассники нашей школы перебирали портреты членов ЦК. Директор школы обронил: «Не дай Бог, ещё станут врагами народа!» Больше его никто на работе не видел. До наших дней дошла лишь короткая запись в книге приказов о том, что он был директором всего 3 месяца.
Родители Д.П. Доронькина имели 2-этажный дом в Краснослободске. В 20-е годы их заставили продать его за бесценок и приобрести старый, почти негодный. В 30-е годы  Дмитрий Павлович играл на трубе в летнем парке, на танцах. Когда к нему на рассвете пришли люди из НКВД и попросили показать, где у него спрятан пулемёт, он со словами: «Вот мой пулемёт» - достал свою трубу. Его забрали на 12 лет.
Звучит песня А. Розенбаума «Колыбельная на нарах».
Но целью нашей встречи стало доказательство того, что тоталитаризм страшен во все времена, что с уходом с политической сцены Сталина не закончилась эпоха великого российского греха.
Родина – самое святое, что есть у человека! Родной город – колыбель музыки и поэзии, звучащих в душе каждого из нас. Для каждого эта музыка своя.
А. Розенбаум «Возвращение в город».
«Я вернусь в Одессу, вернусь…» Это начало стихотворения, которое одесская поэтесса Ирина Ратушинская написала в Киеве 8 августа 1981 года, за тринадцать месяцев до ареста. А память услужливо подсказывает ассоциации, близкие по смыслу строки. Помните, у Осипа Мандельштама:
Я вернулся в свой город,
знакомый до слёз…
Слава Богу, состоялось. Тогда вернулся. Позднее – забрали. Он был расстрелян в 1938.
Вечно нам кто-то что-то «подбрасывает». Вот эти слова принесла нам из Парижа радиостанция «Свобода» - песню надежды, с комом в горле от слёз, песню Александра Галича:
Когда я вернусь,
О, когда я вернусь!..
Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно
соперничать небо…
Увы!.. Ему не довелось. Не вернулся. А так хотел в храм, дорогу в который ему проложил отец Александр Мень.
Строки настоящих стихов как камертон. Они заставляют звучать в себе другие строфы, погружают в диалог со временем.
Чтец 1.
Будет время – в темном покое
Без расчета
И без обмана
Чьё-то сердце возьму
Рукою –
И перчатку снимать не стану!
Променяю
Слабость на силу,
Никого не прося о чуде –
Без оглядки на то, что было!
Без опаски за то, что будет!
Пусть мне будут черные кони
Вместо бледных цветов в конверте!
Я пройду по чьей-то ладони
Параллельно
Линии смерти.
Уведу с дороги, посмею,
Брошу в ноги –  
Свою причуду…
Я свою судьбу в лотерею
Проиграю –
И позабуду!
И без жалости расставаясь,
Не допив до конца стакана,
Может быть,
Я в грехах покаюсь.
Но, скорее всего,
Не стану.
Чтец 2.
Вы знаете,
Как начинается самоубийство?
Учите на память:
Не будет ни слез, ни последней записки,
Ни самокопанья.
Ни слова «прощайте»,
Ни потустороннего взгляда –
Не будет.
И не вспоминайте.
Не надо.
Да встаньте с колен!
И себя не казните – не место!

…Убрать на столе.
Не забыть бы чего.
Как к отъезду.

Чтец 3.
Не надо просить о помощи.
Мир этот создан мастерски.
Что будет –
Зачем загадывать,
А горечь уже прошла.
Пойду отражаться полночью
В пустых зеркалах парикмахерской
И многократно гаснуть
С другой стороны стекла.
На грани воды и месяца
Остановлю мгновение:
Шагну, запрокинув голову,
Ладонью, скользнув в пустоту.
И стану случайным отблеском,
Мелькнувшим обманом зрения,
Как отраженье девочки,
Которой нет на мосту.

В 1970-е в своей свободной ещё Одессе Ира Ратушинская начала писать свои первые юношеские стихи, и они сразу же выделили её из плеяды других мастеров слова. Одиночество, обречённость, противопоставление себя всем звучат во всех её строчках. Она знает, что её судьба не будет простой. Ведь после «оттепели» 1960-х над страной вновь нависают тучи тоталитаризма и диктата партии. В Одессе – бунт художников и тишина в том, что можно было назвать «одесской литературой». Казалось, что большая часть литературы из Одессы ушла навсегда. В Америку уехал талантливый рассказчик Аркадий Львов, в Ленинград, а потом в Москву вытолкнули сатирика Михаила Жванецкого. А в Одессе ломали строки и вычеркивали строфы Борису Нечерде, Юрию Михайлику. А молодых поэтов просто не допускали к публикациям, их участие в поэтической жизни ограничивалось печатанием 2-3 стихов в «Комсомольской искре» да выступлениями на студиях и вечерах. Очень немногие могли выстоять, сохранить себя, работая «в стол», без надежды на публикации. Уже тогда Ирина Ратушинская поняла, что её Родина больна, что так жить невмоготу, а значит, она пойдёт по пути тех не многих (увы, немногих!), кто уже тогда выбрал стезю противостояния, инакомыслия, диссидентства. И в её лирике начинают звучать иные строки.

Чтец 4.
Родина,
Ненавистная моя родина!
Нет постыдней твоих ночей.
Как тебе повезло
На юродивых,
На холопов и палачей!
Как плодила ты верноподданных,
Как усердна была, губя
Тех - некупленных и непроданных,
Обреченных любить тебя!
Нет вины на твоих испуганных -
Что ж молчат твои соловьи?
Отчего на крестах поруганных
Застывают слезы твои?
Как мне снятся твои распятые!
Как мне скоро по их пути
За тебя - родную, проклятую -
На такую же смерть идти!
Самой страшной твоею дорогою -
Гранью ненависти и любви -
Опозоренная, убогая,
Мать и мачеха, благослови!
Она четко определила время, оценила, разгадала его и свое в нем предназначение.
Чтец 5.
Семидесятые – тоска!
Семидесятые – позора
Как наглотались!
И доска –
последняя –
Меня от сора
Не оградит тех стыдных лет.
Они возьмут свое – без лишку!
Кому подсунут партбилет,
Кому – прописку и сберкнижку,
Кому – психушку,
а кому -
Любовь, рожденную в неволе.
Некормленый в твоем дому
Младенец, выброшенный в поле,
Утихнет к вечеру:
Ни плач, ни хрип…
Все тихо. Это годы
Семидесятые – палач!
Семидесятые – погоды
Не ждущие: ни у морей
(к морям нельзя!),
Ни у ограды…
Пускай бы кончится скорей
Годам, которые, как гады,
Как змии, мудры -
в каждый дом,
и между каждых двух – ненастьем!
Душа, рожденная рабом!
Младенец вышиблен из яслей
За не-благонаме-ренность!
Бросай семидесятым кость
От кости, оставляя плоть,
В восьмидесятые
(Господь, Храни!) –
Почти что невесом –
Иди!
уже не страшен сон:
Иди!
Как колется трава!
Иди!
Закопанного рва
Не зацепи босой ступней:
А ну как встанет?
Простыней – накроет?
Что там впереди?
Не спрашивай!
Живой – иди!
Сейчас вы вновь услышите отрывки из воспоминаний Евгения Гинзбурга о том, как проходили аресты и содержались люди в сталинских лагерях.
Чтец 6. «Хроника времён культа личности».
Чтение текста «Он берёт трубку… со своими детьми».
Это был 37-й, а вот Юлия Вознесенская попала в тюрьму КГБ в 76-м.
Чтец 7.
Ю. Вознесенская, чтение текста из книги «Записки из рукава» («Арест», содержание в камерах).
Чтец 8.
И. Ратушинская
Молоко на строке не обсохло,
А отчизна уже поняла,
И по нас уже плакали ВОХРы,
И бумаги вшивали в дела.
Мы дышали стихами свободы,
Мы друзьям оставались верны,
Нас крестили холодные воды
Отвергающей Бога страны.
А суды громыхали сроками,
А холопы вершили приказ –
Поскорее прикрыть медяками
Преступление поднятых глаз.
Убиенны ли, проданы братьями –
Покидаем свои города –
Кто в безвестность, а кто в хрестоматию –
Так ли важно, который куда?
Сколько выдержат смертные узы,
На какой перетрутся строке?
Оборванка российская муза
Не умеет гадать по руке.
Лишь печалится: ай, молодые!
Неужели и этих в расход?
Погрустит и пойдет по России.
Озари ей дорогу, Господь!
Из лагеря Ирина Ратушинская вышла почти инвалидом, КГБ, когда-то обещавший замучить её до смерти, постарался навсегда лишить её радости материнства.

Чтецы 10, 11, 12.
В этом году – семь тысяч
Пятьсот девяносто четвертом
От сотворения мира –
Шел бесконечный снег.
Небесная твердь утрами
Была особенно твердой,
И круг, очерченный белым,
Смыкался намертво с ней.
Дело было в России.
В Мордовии, чтобы точнее –
В стране, вошедшей в Россию
Полтысячи лет назад.
Она за эту заслугу
Орден теперь имеет,
Об этом здесь регулярно
По радио говорят.
И песни поют – про рощи
С лирическими березами,
Поверим на слух: с этапа
Не очень-то разглядишь.
Зато здесь растут заборы,
И вышки торчат занозами,
И путанка под ветрами
Звучит, как сухой камыш.
Еще тут водятся звери:
Псы служебной породы.
Без них – ни этап, ни лагерь,
И ни одна тюрьма…
Испытанная охрана
Всех времен и народов:
Про них уж никто не скажет,
Что лопают задарма.
А небо над этим краем
Утверждено добротно:
Оно не сдвинется с места,
Хоть годы в него смотреть.
А если оно замерзло –
Так это закон природы
Приводится в исполненье
В положенном декабре.
…Шел снег четвертые сутки,
И в камере мерзли бабы –
Совсем еще молодые –
Старшей – двадцать один.
- Начальница – говорили –
Налей кипятку хотя бы,
Позволь хотя бы рейтузы –
Ведь на полу сидим!
А им отвечали: - Суки,
Еще чего захотели!
Да я бы вам, дармоедкам,
Ни пить, ни жрать на дала!
А может, еще вам выдать
Валенки да постели?
Да я б вас вовсе держала,
Свиней, в чем мать родила!
Ну что ж, они заслужили
Еще не такие речи:
Небось не будет начальство
Зазря сюда посылать!
Зима – так пускай померзнут,
Ведь не топить им печи.
На то и ШИЗО – не станут
Сюда попадать опять!
Небось не голые – выдали
Казенные балахоны.
Да много ли им осталось –
Дело уже к концу…
Они уже обессилели.
Лежат, несмотря на холод,
И обнаглевшие мыши
Бегают по лицу!
А впрочем, никто не умер.
Вышли, как отсидели.
И нечего выть над ними:
Калеки, да не с войны!
Кто – через десять суток,
Кто – через две недели…
А застудились – некого
Кроме себя винить!
Пускай отбывают сроки
Законного наказанья,
Да лечатся на свободе,
А тут и без них возня!
А что рожать не смогут –
Они пока и не знают.
Да, если толком подумать,
Не их это дело – знать.
Потом, конечно, спохватятся,
Пойдут по врачам метаться,
В надежде теряя разум,
Высчитывать мнимый срок…
Заплачут по коридорам
Бесчисленных консультаций,
И станет будить их ночью
Тоненький голосок:
- Мамочка, ты слышишь?
Ты меня слышишь?
Помнишь, тебе снилось,
Что ты родила?
Съели меня мыши,
Серые мыши.
Где же ты,
Где же,
Где же ты была?
Мама, мне здесь холодно –
Заверни в пеленку!
Мне без тебя страшно –
Что ж ты не идешь!
Помнишь, ты хотела
Девчонку,
Девчонку?
Что же ты,
Что же –
Даже и не ждешь?
…А в общем-то, что случилось?
Другие орут в роддоме.
Народу у нас хватает –
На миллионы счет!
Найдется, кому построить
Заводы, цеха и домны,
Найдется, кому – дорога,
Найдется, кому – почет!
Еще не такие беды
С лица истории стерты –
Так эта ли помешает
Работать, петь и мечтать
Сегодня, сейчас – в семь тысяч
Пятьсот девяносто четвертом!
…От Рождества Христова –
Неловко как-то считать.
Может быть, эта женщина ещё жива, может быть, её взрослые дети услышат когда-нибудь эти строки…
Когда Ратушинская, тяжело больная, сидела в мордовских лагерях, уже произнесено было слово «перестройка». Перед очередной поездкой Горбачёва за рубеж, удовлетворяя требования международных политических деятелей, руководство страны было вынуждено дать Ирине свободу, разрешение уехать на лечение за рубеж, но тут же лишило её гражданства.
Страна задумчивых вокзалов
И вечно жалостливых баб!
Своих детей – силен ли, слаб –
Ты всех сомненьем наказала!
Твои вопросы – до рассвета,
Твои укоры – до седин,
И нет бесспорного ответа
Ни на один. Ни на один.
И как нам жить с тобой, такою?
Куда – с твоей землей в горсти?
Ты смотришь, заслоняясь рукою:
Забыть? проклясть? перекрестить?
Ирина Ратушинская всё же добилась возвращения русского гражданства, в 1992 году все мировые агентства сообщали, что родилась двойня. Это была ещё одна победа над КГБ. За рубежом вышло уже 9 её книг на русском, многих европейских языках, даже  на японском.
Только на родине до 1993 г. не было издано ни одной её книги. В 1993 увидела свет единственная книга Ратушинской – сборник стихов. Может быть, она станет началом её возвращения на родину, о котором мечтала поэтесса:
Я вернусь в Одессу, вернусь -
Я знаю, когда.
Я знаю, как это будет: вечер и плеск.
Как легко выходить из моря,
Когда вода
Тёплым камешком шевелит,
Как легко выходить без
Ложной памяти -
Стоит ли плакать, вот и домой.
Дисциплинирующее, строгое слово режим приобретает зловещий оттенок, когда встаёт рядом со словом «тоталитарный». При любой власти, при любом правительстве этого не должно повториться.
Но, думая о трагедии России, невольно задумываешься о тех, чьими руками вершились преступления. Шаг за шагом, выполняя все новые директивы, они спускались по ступенькам от человека - к зверю. И трудно подобрать слова, чтобы передать выражение лиц тех, кто уже стал нечеловеком.
Звучит песня А. Розенбаума «Анафема».
Мы очень любим свою Родину, землю, на которой мы родились. Но нам очень хотелось бы, чтобы где-нибудь, в далёкой стране со словом Мордовия ассоциировались замечательные скульптуры Степана Дмитриевича Эрьзи, а не тёмная фигура тюремщицы Акимкиной.

[SergOs]

Ирина Ратушинская
«Последний дракон»
Плохо мне, плохо. Старый я, старый.
Чешется лес, соскребает листья.
Заснешь ненароком - опять кошмары.
Проснешься - темень да шорох лисий.

Утро. Грибы подымают шляпы.
Бог мой драконий, большой и добрый!
Я так устал... затекают лапы.
И сердце бьется в худые ребра.

Да, я еще выдыхаю пламя,
Но это трудно. И кашель душит.
В какой пустыне метет крылами -
Ангел, берущий драконьи души.

Мне кажется, просто меня забыли,
Когда считали - все ли на месте.
А я , как прежде, свистнуть не в силе,
Что б дохли звезды и падал месяц.

Возьми меня, сделай такое благо!
В холодном небе жадные птицы.
Последний рыцарь давно оплакан.
И не придет со мной сразиться.

Я знаю: должен - конный ли, пеший -
Прийти, убить и не взять награды...
Но я ль виноват, что рыцарей меньше
Ты сотворил, чем нашего брата?

Все полегли, а мне не хватило.
Стыдно сказать до чего я дожил!
В последний рев собираю силы:
За что я оставлен без боя, Боже?


* * *
Пошли меня, Боже, в морские коньки
И дай мне осанку дракона,
Ребристую шкуру, шипы-плавники,
И море — судьбой вместо трона.

Умножь беззаботное племя моё,
Храни жеребят и кобылок,
Волнуй ненадёжное наше жильё,
Чтоб страшно и весело было!

Пусть море чернеет, гремит и встаёт
Стеной меж собою и сводом!
Я вспомню забытое имя Твоё —
Лишь только даруй мне свободу!

Да будет зелёная плотная соль
Мне вместо дворца и темницы...
Шаги.
Я смогу умереть как король.
Но я не хотел им родиться!

* * *

— Король уехал в горы, на дальнюю охоту.
Ну что ты плачешь, дурочка, охота — не война!
— Конечно, милый братец, мне так —
взгрустнулось что-то.
Служанка королевы рыдает у окна.
— Ах, он уехал в горы без слуг и без короны
И клялся королеве вернуться поскорей.
А может, там и правда — ещё живут драконы?
Ну что он сможет сделать с десятком егерей?
Ведь люди говорили: следы нечистой силы,
И козы пропадают, и хохот в рудниках...
А он ещё на подвиг хотел отправить сына,
Но принц пришёл без шпаги
и в спущенных чулках.
Ах, как бы я хотела — ведь я верхом, как мальчик,
Хоть подержать бы стремя, хотя бы щит нести!
Неправда, милый братец: ты видишь, я не плачу.
Но я осталась в замке, когда король в пути!
— Ну что тебе, девчонке, до королевской славы!
Он поседел на войнах и к странствиям привык.
А женщинам пристали домашние забавы —
Ручная обезьянка и карлик Доминик!
— Я знаю, милый братец: шелка да гобелены...
Служанка королевы — не рыцарь королю.
Не мне бросаться с башни, когда осадят стены,
Ни плена, ни победы я с ним не разделю,
Ни мантии, ни сласти отравленного кубка —
Ни под одной планетой, ни под одной плитой...
Зачем перед отъездом он мне сказал: «Голубка,
Кому ты вышиваешь заплаканный платок?»

Киев, ноябрь 1982 г.
тюрьма КГБ

* * *

Мне в лицо перегаром дышит моя страна.
Так пришли мне книгу, где нет ничего про нас.
Чтобы мне гулять по векам завитых пажей,
Оловянных коньков на крышах и витражей,
Чтоб листать поединки, пирушки да веера,
Чтоб ещё не пора — в костёр, ещё не пора...
И часовни ещё звонят на семи ветрах,
И бессмертны души, и смеха достоин страх.
Короли ещё молоды, графы ещё верны,
И дерзят певцы. А женщины сотворены
Слабыми — и дозволено им таковыми быть,
И рожать сыновей, чтобы тем — берега судьбы
Раздвигать, и кольчуги рвать, и концом копья
Корм историкам добывать из небытия.
Чтоб шутам решать проблемы зла и добра,
Чтобы львы на знаменах и драконы в горах,
Да в полнеба любовь, да весёлая смерть на плахе,
А уж если палач — пускай без красной рубахи.

Киев, февраль 1983 г.
тюрьма КГБ

[SergOs]

Победитель дракона

— Выноси меня, белый конь,
Выноси с перебитой жилой;
Отдыхать не судьба: мы живы
После всех боёв и погонь.

Пролетай небеса, и воды,
И снега — из последних сил:
Кто однажды глотнул свободы —
Не вернётся во тьму могил.

Выноси! Оживи ветрами
И травой, что кроет холмы,
Дай увидеть Того — над нами,
И Того, кто мудрей, чем мы!

Выноси! И последним вздохом —
Помоги мне сладить с мечом,
Разделив «хорошо» и «плохо» —
Красной струйкой. Ты ни при чём,

Белый конь! Тебя не пятнает
Эта грань — уходи, белей
Всех кто знает и кто не знает
Сей черты, и плач матерей —

Да не метит пути, и звёзды —
Да не властны над бегом влёт!
Выноси! Да ещё не поздно —
Всех друзей простить наперёд.

6 декабря 1987 г.

[wsir1963]

«...Сколько нам отмывать эту землю от насилья и ото лжи?..» Стихи И.Ратушинской


http://shkolazhizni....chive/0/n-4567/

Ирина Ратушинская. Серый -- цвет надежды

http://lib.ru/MEMUAR.../ratush_gch.txt

Мордовские лагеря и "Моя прекрасная няня"
20 лет назад поэтессу Ирину Ратушинскую выслали из СССР
Олег Кашин

Чем должен заниматься ветеран диссидентского движения в постсоветской России? Ответ очевиден - политикой или хотя бы правозащитной деятельностью. Противник советской власти, отсидевший за антисоветскую агитацию, сегодня обязательно должен ходить на марш несогласных, заседать в "Другой России", выступать по радио "Свобода" или, в крайнем случае, по "Эху Москвы".

Собственно, именно благодаря этому стереотипу в последние годы мы ничего не слышали об Ирине Ратушинской - некогда постоянном авторе и фигуранте "Хроники текущих событий", участнице правозащитных демонстраций на Пушкинской конца семидесятых, авторе самиздатовских поэтических сборников и автобиографической по вести "Серый - цвет надежды", одном из последних "узников совести" уже предперестроечного СССР.

Даже многие из ее прежних знакомых уверены, что Ратушинская до сих пор живет в Лондоне, где она осталась, когда после досрочного освобождения ее выгнали из страны - ровно двадцать лет назад. А она между тем тихо живет в Москве. Мы сидим на кухне ее квартиры на последнем этаже сталинского дома по Ленинскому проспекту, Ратушинская показывает копии архивных документов.

"После выезда из Советского Союза Ратушинская и ее муж Геращенко приняли активное участие в развернутой за рубежом антисоветской кампании "в защиту прав человека в СССР". С этой целью реакционные политические круги на Западе организовали им турне по Австрии, Голландии, ФРГ, США, где они выступают на многочисленных прессконференциях, дают интервью для печати, радио, телевидения, встречаются с функционерами антисоветских центров и организаций. В публичных выступлениях Ратушинская и ее муж извращают происходящие в нашей стране перемены, клевещут на советскую действительность. Заявляя об отсутствии в СССР демократии, они "свидетельствуют" о наличии в СССР многих тысяч "политических заключенных", об их "истязаниях и пытках" в местах лишения свободы. С учетом изложенного Комитет госбезопасности считает целесообразным лишить Ратушинскую И. Б. и Геращенко И. О. гражданства Советского Союза", - писал 7 мая 1987 года председатель КГБ СССР Виктор Чебриков в записке политбюро ЦК КПСС.

Политбюро единогласно (в том числе прорабы перестройки Александр Яковлев и Эдуард Шеварднадзе, а также сам Михаил Горбачев) записку одобрило, и Ирина Ратушинская, осужденная за публикацию пяти антисоветских стихотворений (вообще, это были стихи на религиозную тематику, но их почему-то сочли антисоветскими), была лишена советского гражданства и осталась жить в Лондоне.

Вернулась она в Россию только в декабре 1998 года - после года бюрократических процедур, связанных с оформлением российского гражданства.

- Погодите, был же указ Горбачева еще в 1990 году - вернуть гражданство Солженицыну, Аксенову, еще кому-то и Ратушинской в том числе. Президентского указа оказалось недостаточно?

- Во-первых, мне вернули советское, а не российское гражданство. Вовторых, это в газетах написали, что его вернули. Потому что когда мы обратились с этим вопросом в посольство (нам передали указ, газетную вырезку) - а там, в этом указе было сказано, что посольства СССР во всех странах обязуются связаться с "лишенцами" и проделать все необходимое - нам сказали: мы против вас ничего не имеем, но указаний нам таких не дано.

- И вы восемь лет потратили на возвращение гражданства?

- Ну, мы не так уж их и тратили. Я же в 1992 году двойню родила, и мне было не до того, чтобы бегать и хлопотать. А когда детки уже подросли, и уже русским мальчикам в русскую школу пора идти (а мы хотели, чтобы они шли в школу в России), понадобилось российское гражданство. И возникли проблемы. Пришлось просить Беллу Ахмадулину, она подтянула Битова, и еще старую гвардию. Они написали открытое письмо Ельцину, и в конце концов наши имена вставили в указ: даруется российское гражданство.

- С тех пор вся ваша общественная деятельность сводится к писанию стихов и их публикации?

- Нет. Я, например, Темплтоновскую премию в Англии получила, а она дается именно за общественную деятельность. С формулировкой "за духовное развитие страны". А когда в Сахаровском центре была выставка "Осторожно, религия!", мы с Анатолием Корягиным и другими бывшими политзэками написали письмо протеста. Против издевательства над верой. Вот только с публикацией возникли проблемы: либеральная цензура была на страже. Всего в одной газете удалось опубликовать. Так что в СМИ я обычно не вылезаю, пока меня не спрашивают. А это случается редко. Вот вы сейчас спрашиваете, например.

- То есть это сознательный уход от публичной деятельности? Чем он вызван? Ведь вы с вашей биографией вполне могли бы стать такой нормальной медиафигурой. По крайней мере, как Людмила Алексеева.

- Я не ухожу навсегда от публичной деятельности. Надо будет - выскажусь, найду как. Но все же мое призвание - быть писателем, а не кем-то другим. А насчет медиафигуры… Тогда я должна была бы и вести себя, как Людмила Алексеева, правда же? А разница между нами в том, что я принципиально не согласна работать против России. Понимаете, одно дело разбираться с коммунистическим строем. Только коммунизм у нас уже кончился, а Россия осталась. Но вот путь через штатовские и другие гранты, которые потом надо отрабатывать так, как этого хочет грантодатель - это очень скверный путь. Я же видела этих людей - до грантов и после. Люди начинают работать действительно против своей страны, начинают лгать, это все нехорошо. Это страшно портит людей. Именно портит. Получается, на сжатие он был хорош, а на растяжение не выдерживает. Я так не могу, у меня другие убеждения. Хотя мне, конечно, предлагали.

- Предлагали - что именно? Вступить в Московскую Хельсинкскую группу?

- Не московскую. Я тогда еще в Америке была, и однажды меня пригласил к себе Боб Беренштайн, президент Random House, - издатель, который в Америке контролирует, скажем так, очень многое. Я помню, как он, положив по-американски ноги на журнальный столик, объяснял мне - Ирина, в Америке я решаю, кто писатель, а кто нет. А у тебя сейчас выходит новая книжка, ее успех или неуспех зависит от меня. Хочешь, чтобы она стала бестселлером? Тогда организуй Helsinki Watch в Англии, мы профинансируем. Я ответила - не буду этим заниматься, мне Англия ничего плохого не сделала. И он очень спокойно сказал - Ну, смотри, Ирина, я ж тебе говорил. Наказали меня за это и в самом деле крепко.

- Как наказали? Не издали книгу или чтото еще?

- Книгу уже издали, а вот до магазинов ее не допустили. И пока Беренштайн оставался президентом Random House, меня в Америке больше не публиковали.

- В чем разница между нынешней либеральной тусовкой и диссидентским движением?

- Это лучше вы мне скажите, что такое диссидентское движение. Диссидентами называли на Западе всех, кто был неугоден советской власти. А это были очень разные люди, которые одним единым движением быть никак не могли. Слишком разные у всех принципы.

Например, ни я, ни муж не вошли принципиально в Московскую Хельсинкскую группу. Не потому, что мы чего-то боялись - я и так получила больший политический срок, чем любая другая женщина. Нет, это не был вопрос риска, это был вопрос некоторой ответственности и незадуренности. Мы рассуждали так (может быть, мы тогда были молоды, - но я до сих пор не вижу логического пробоя в этих рассуждениях): почему Хельсинкская группа? Они настаивают на соблюдении Хельсинкского соглашения. Хорошо, крокодильчики мои, вы настаиваете. Но в Хельсинкском соглашении - три корзины. Одна из них - да, про права человека. А вторая, например, посвящена нерушимости послевоенных границ в Европе. И как же вы можете выступать за отделение, например, Эстонии от СССР, если вы называете себя Хельсинкской группой? Называйте себя тогда Хельсинкскими сектантами - "это мы вырежем, это отбросим, а вот это нас устраивает".

Если бы они действительно боролись за выполнение Хельсинкского соглашения, тогда все Хельсинкские группы мира должны были грудью встать против распада СССР, против раздергивания на части Югославии. Вы видели эти груди? Нет? А почему? А просто за это не платили.

Если же объяснять совсем просто - да, я получила на полную катушку, так позвольте же мне сидеть за то, что я сама делаю, пишу и думаю. А не за то, за что вам платят.

- Вы получили на полную катушку, но катушка оказалась почему-то более полной, чем у более знаменитых диссидентов. Почему?

- Наверное, я просто попала под раздачу. К тому же - ну, нетрудно представить себе логику того же Андропова. Представьте себе - какойто там особе 28 лет, ее стихи широко гуляют по самиздату, кладутся на музыку, переводятся за границей. Эта зараза уже в 28 лет член Международного ПЕН-клуба. Всю советскую цензуру она имеет в виду, и чем все это закончится - неизвестно. Не пора ли нам заняться превентивным действием? Это с одной стороны. С другой - гражданская позиция этой девчонки все-таки совершенно антисоветская. Вот, например, отправили Сахарова в Горький - с какой формулировкой? "По настоятельным просьбам советской общественности". Прекрасно. Мы с мужем - чем мы не общественость? - просто пишем открытое письмо с адресом, подписями и так далее - мол, мы не та часть советской общественности, от имени которой вы это делаете. Отправляем в Кремль и публикуем в самиздате. И в самиздате наше письмо подписывает еще несколько тысяч человек. Мы просто говорили властям: мы не можем помешать вашим мерзостям, но мы лишаем вас права делать их от нашего имени.

Мы с мужем были в каком-то смысле как Чичиков - заботились о том потомстве, которого пока нет. О том, чтобы детям было не стыдно в глаза смотреть. И сейчас не стыдно.

- Вы с мужем тогда работали?

- Да, муж был конструктором первой категории в НИИ при Академии наук. Потом, конечно, он оказался безработным, его вышвырнули с работы сразу, но поскольку он с детства был воспитан отцом в рабочих традициях (отец мальчишку устраивал на каждые каникулы подмастерьем к работягам), он умел работать на разных станках, был стеклодувом и так далее. И вот после увольнения он стал слесарем - инструментальщиком 6 разряда - а это такая белая кость среди рабочих: люди думающие, чертежи читать умеющие. Зарабатывал неплохо.

У меня немного сложнее. Киевской прописки у меня не было, поэтому я не могла ни работать, ни получать медицинского обслуживания - просто была никем, меня не существовало. Но я же физик-математик по образованию. Готовила деток к поступлению. Готовила, что называется, пакетом - физика, математика, сочинения. В итоге всем было хорошо и удобно, мои ученики поступали, а я зарабатывала. Хотя мне в приговоре это тоже вписали: нигде не работала.

- Из семи положенных лет вы просидели, кажется, пять.

- Четыре с лишним. Просто среди моих читателей оказался президент Рейган. Совершенно смешная вещь вышла - меня просто как щенка ему продали. Накануне встречи Горбачева и Рейгана в Рейкьявике - наверное, чтобы переговоры было проще вести.

А после освобождения меня лишили гражданства, а Рейган меня и мужа пригласил в гости. Мы обалдели совершенно, но визит есть визит. Он нам тогда предложил американское гражданство, но понимаете - Рейган как человек нам нравился, но быть гражданами этой страны… А вдруг будет война между Штатами и Россией - мы тогда как?

- Британского подданства у вас тогда еще не было?

- Никакого не было. Это мы после рождения детей решили, что деваться некуда, а до этого шесть лет жили без гражданства. Так вот, когда Рейган предложил гражданство США, мы так мягко ушли от этой темы. Надеюсь, он не обиделся.

- Почему Рейгана заинтересовали именно вы? Почему именно ваше освобождение оказалось вопросом, который лидеры двух стран обсуждали наравне с разоружением в Европе?

- Я думаю, Рейгану просто кто-то сунул в руки книжечку моих стихов, тем более что незадолго до Рейкьявика в США действительно издали мой сборник, вполне сносно переведенный. На обложке была моя фотография - а я на ней совсем девчонка, и он как-то проникся стихами или моей историей. Ну и обсудил этот вопрос с Горбачевым лично. Они же обсуждали серьезные вопросы, фактически Рейган принимал капитуляцию в Холодной войне, он ломал Горбачева. И вот в такой обстановке меня неожиданно за шкирятник вытащили из тюрьмы КГБ в Киеве.

- Киев? А как же мордовские лагеря?

- В Мордовии находился наш лагерь, а в Киев, в тюрьму КГБ меня возили на перевоспитание - уламывали подписать прошение о по миловании. Наверное, по месту жительства - то есть я все-таки получила в конце концов киевскую прописку. Вообще, давление ради прошений о помиловании - страшная вещь. Это же, кроме всего - признать то, что ты делал, преступлением. Я не была знакома с Толей Марченко, но я прекрасно знаю, как его замордовали до смерти. Он умер в карцере через три недели после моего освобождения. И знаю, как давили на моего мужа и Ларису Богораз, когда уговаривали хотя бы их просить о помиловании. Мы с Марченко находились в одинаковом положении. Оба помиловок не писали. Но меня выпустили, а его решили еще помучить.

- Почему? За него не заступился Рейган?

- Не только поэтому. Я, например, знала, что, когда ребята из Amnesty International со всего мира пишут мне поздравительные открытки к Рождеству на адрес зоны, это помешает меня убить в лагере. Я эти открытки, конечно, не получала, и никто их вообще не читал - но их в КГБ считали, и их были десятки тысяч. Те, кто гнул меня на помиловку, могли думать - стоит ли меня убивать "при попытке к побегу" (у меня же в деле была красная полоса - "склонна к побегу") или получится себе дороже.

Кроме того, мы же хитрые были в Малой зоне (11 особо опасных преступниц - к уголовницам нас не селили, потому что мы могли дурно на ни влиять). Мы связали себя круговой порукой. Нельзя было убивать одну на глазах у других, и администрация это знала. 15 суток морозят в карцере - человек лежит на этом бетонном полу и умирает. Поэтому, если кого-то из наших отправляют в карцер, мы все кидаемся в забастовку. А если кого-то больную отправляют, тогда у нас голодовка. Пока она к нам живая не вернется. Уморят ее - и мы из голодовки не выйдем. А убить всю Малую зону не рисковали все-таки. Вот так мы спасали друг друга, и, в общем, спасли - насмерть у нас в лагере не замучили никого.

- Может быть, вас перевезли в киевскую тюрьму именно из-за того, что Горбачев с Рейганом уже обсуждали ваше освобождение, и нашим властям было бы приятнее освободить вас в ответ на вашу просьбу?

- Не знаю, но, в общем, выгнали меня из этой тюрьмы и сразу отпустили в Лондон, нас с мужем туда приглашал ПЕН-клуб. Мы же ехали не в эмиграцию, а именно ненадолго - с одним чемоданчиком. А оказалось - на 11 лет, вдогонку нас лишили гражданства, как со многими было. И мы оказались в дурацком положении. На что жить? Не брать же политические гранты, говорю же - это не для нас. Надо было работать. Вначале жили на мои гонорары, потом муж занялся бизнесом.

- Гонораров за те годы, что вас печатали на Западе, наверное, скопилось много, то есть вы не бедствовали?

- А я не знаю, сколько их скопилось. Я их просто не получала, но когда мы приехали в Лондон, один издатель меня встретил прямо в аэропорту. И сказал: Ирина, мы только что издали книгу твоих стихов, вот тебе гонорар 5 тысяч фунтов, надеюсь, ты не в претензии, что я без договора. Я стала смеяться - не бойся, в суд не подам. Потом уже так не было - выходили новые книги, по каждой заключался договор, и жить стало можно. Купили маленький, но все-таки домик в Лондоне - не в центре, конечно, но, что называется, в пределах кольца. Когда возвращались, продали его безжалостно, на вырученные деньги купили вот эту квартиру. Вы же не думаете, что нам Лужков ее дал - да и за какие перед ним заслуги? Нам никто ничего не давал, а мы и не просили.

Приехали вскоре после дефолта. Что здесь тогда творилось - помните? Все люди ходят серые, несчастные, что дальше никто не знает. От продажи дома еще немного денег оставалось, но на что жить дальше, было совершенно непонятно. Обе фирмы, которые приглашали мужа здесь работать, естественно, обанкротились. Новые книги издавать, наверное, и можно было, и я издала несколько книжек. Но зарабатывать этим было тогда нельзя, просто моральное удовлетворение. Это сейчас уже можно. А тогда я стала зарабатывать как сценарист - чем до сих пор и занимаюсь. Хотя роман очередной тоже пишу.

- Сценарист? А для кого пишете сценарии - я, например, с вашей фамилией ни в каких титрах не сталкивался.

- Просто титры делают мелкими буквами, что там рассмотришь. А вообще я много для кого писала и пишу. Вот сейчас показывают "Приключения Мухтара" - сериал про пса, у которого извилин больше, чем у трех ментов. Там моих серий - 26. В "Таксистке" написала сколько-то серий, и синопсис третьего сезона. Еще в "Аэропорте", в "Присяжном поверенном". Сейчас пишу сценарий для сериала "Автобус" про шоферюгу на автобазе в маленьком городке. Мужика, живущего по совести.

Еще я занималась литературной редактурой "Моей прекрасной няни". Вот образ няни Вики, например, придумала. Ведь эту девицу из Мариуполя - ее же надо было придумать. Вы же знаете, это римейк американского сериала, в оригинале была совсем другая история. Там девочка из бедного еврейского квартала, без образования, простая такая трудящаяся девочка оказывается в нянях у аристократа-англичанина в Америке, он театральный продюсер. И конечно, она там строит всех, и даже учит их справлять Рождество, потому что лучше всех знает, как это делается. Мы с главой "Амедиа" Александром Акоповым этот вопрос долго обсуждали. От оригинала мало что осталось. Потому что наш зритель - другой, и ошибка думать, что он "все схавает". Да и попробуйте у нас найдите еврейскую девочку без образования. И не хотела я трогать национальную тему.

- Но ведь Вика - украинка.

- Почему украинка? Она просто девочка из Мариуполя, южаночка такая. Вот этого мне добиться удалось - чтобы сделать ее южаночкой. Еще и с американцами переписку вела, объясняла: да, по-своему сделали. Потому что по-вашему у нас не катит, у нас зритель это не полюбит. Я не могу прогибаться, не могу писать истории с пакостями. У меня есть ограничения нормального православного человека - пошлятиной не занимаемся…

- В общем, в итоге вы с ними разошлись?

- Это же такая штука - уйдешь с одного проекта на другой, и все. Людей же мало. Тем более что я для "Няни" 45 серий делала, проект гремел, и меня с удовольствием заменили - потому что было кем заменить, были свои люди. А меня зовут, когда уже край, и всех своих уже перепробовали. Но мне работать нравится, тем более что я могу выбирать, в каком проекте работать, в каком - нет. И вообще, я считаю, что у нашего телевидения очень хорошее будущее.

- А как же цензура?

- Такой свирепой цензуры, как во времена либералов, я сейчас не вижу. Может быть, сотрудники телевидения с ней и сталкиваются, но еще нужно разбираться, где цензура, а где самоцензура. Ведь любая монополия может продавливать свою цензуру, не обязательно государство. Я, например, позволяла себе экспериментировать на той же "Няне", когда в мои обязанности входило не только перелопачивать сценарии, но и вставлять в текст свои шутки. Вставляла шутки про Путина, про депутатов - Акопов не вырезал, канал не вырезал, где цензура?

- О, я помню одну шутку из "Прекрасной няни" - про буденовку-невидимку, когда Вика говорит герою Жигунова - вы весь в своего дедушку, он однажды изобрез буденовку - невидимку и пошел в ней к Сталину. Жигунов отвечает - Да, но ведь его после этого и в самом деле никто не видел! Смех за кадром. Это ваша шутка? Считаете допустимым шутить на такие темы?

- Шутка не моя, а можно ли шутить - это зависит от того, как именно шутят. Шутки бывают добрые, злые, хамские, еще какие-то. А кроме принципов, есть такая вещь, как просто вкус. Я стараюсь чужие шутки не критиковать, пока они не заходят за грань вкуса. Эта шутка, по моему, за грань не заходит.

- Сериалы, шутки - мы возвращаемся к тому, с чего начали - ваша общественная деятельность все-таки закончилась.

- Моя присяга была - защищать советских политзаключенных. Закончились политзаключенные - закончилась и присяга.

- Считаете, что в России сейчас нет политзаключенных? Многие с вами не согласятся.

- Я поддерживаю контакты с Amnesty International. У них, конечно, бывают свои завихрения, но они хотя бы стараются быть объективными. Так вот, по их данным, последний политзаключенный - это Лев Пономарев, которому дали аж трое суток, когда он как-то сопротивлялся ментам, которые его митинг разгоняли. Кто еще? К концу прошлого года у них никто из наших в политзэках не числился. Ходорковского они политзаключенным не признают - ну, вот нет у друзей Ходорковского и у самого Ходорковского таких денег, чтобы купить Amnesty International. Кого в России сейчас сажают за убеждения? Только про Лимонова не спрашивайте: ему инкриминировали не убеждения, а оружие.

Знаете, была дивная история - был такой баптист по фамилии Хайло в советские времена. У него было 10 или 11 детей, сам он сидел. Мой друг в Америке Миша Маргулис, сам баптист, за друга-баптиста вступился: в самом деле, человек сидит за то, что он баптист. Началась кампания в защиту.

И, о чудо - Хайло отпускают. И Хайло летит в Америку с семьей. Американские баптисты радуются, хороводы водят, купили ему домик еще до его приезда - чтоб ему было где жить. Приехал. По-английски он не знает, Миша идет с ним на телевидение синхронным переводчиком - потому что узнику совести дали на американском телевидении час прямого эфира. И первый вопрос:

- С чего же начались ваши преследования за веру? Хайло отвечает, а Миша переводит: - Мои преследования за веру начались с того, что я украл два мешка цементу. И посадили его за воровство. Оставшийся час он объяснял, что коммунисты по пять мешков воровали, а их не сажали, но уже ни на кого это не произвело впечатления. Потому что - если у тебя убеждения, не воруй цемент. Страдай только за убеждения.

В Англии есть такой человек, который принципиально ворует автомобили, считая ихо бщественным достоянием. Каждый раз, выходя из тюрьмы, он тырит машину, едет на ней куда-то и бросает ее, где считает нужным. И опять в тюрьму. И опять. Вы готовы признать его политзаключенным?

[wsir1963]

http://old.lgz.ru/ar...ture/art14.html

[SergOs]

Спасибо Элла, ссылку сохранил. Скачать сборник стихов пока не удалось, но нашел и послушал авторское исполнение.
Там много новых стихотворений, отличное исполнение старых "Страна задумчиых вокзалов". Живой классик!

[SergOs]

Хорошее фото и ответы на вопросы в передаче радио Свобода:
http://www.svoboda.o...5/vg.102805.asp
Вот как отвечает ИР на вопрос:
Слушатель: Здравствуйте. Вы знаете, я думаю вот что. Во времена застоя собственность и идеология были тесно связаны. То есть коммунисты, коммунистическая номенклатура владела всем как бы де-факто. И поэтому всякое покушение на идеологию рассматривалось как чудовищное преступление. Сейчас те же самые коммунисты, которые, так сказать, быстренько перевернулись, та же самая партийная номенклатура, которая перевернулась в демократов, владеет этой собственностью как бы де-юре. Но это де-юре фиктивное, естественно. И поэтому, собственно, все наши изменения, они, знаете, как бы фиктивные. Это изменения в словах, а не в сути. Ибо демократия - это, прежде всего, средний класс собственников, мощный средний класс собственников.

Так вот, хочу я спросить правозащитников. Скажите, пожалуйста, вот вся ваша правозащитная деятельность и так далее обернулась тем, что бывшие партийные бонзы ездят сейчас на бронированных "Мерседесах", владеют, так сказать, всем в России, и выглядит это достаточно смешно и противно.

Владимир Бабурин: Понятен ваш вопрос. По-моему, он не по адресу. Не знаю, захочет ли отвечать Ирина Борисовна.

Ирина Ратушинская: Мне очень трудно представить себе, каким образом моя деятельность могла так обернуться. Потому что я в правозащитной своей деятельности занималась совсем другими делами. А именно, помогала людям юридически грамотно отстаивать свои права. Уж не меряно, сколько заявлений написала тем, кто не умел писать заявления, начиная от жалоб, что крыша течет и никто этим не занимается, и заканчивая жалобами на то, что менты избили. Потому что люди не умели даже отстоять свои права там, где это можно было.

Честно говоря, мне немножечко странно, что меня, женщину, которую общество позволило вычеркнуть из российской жизни, когда мне было 28 лет, упрекают в том, что я недозащитила. Извините, дорогие друзья, я не успела, не смогла. Я женщина. У меня не получилось защитить вас всех от тех партийных бонз, которые внаглую и тихо переделили государственную собственность, государственные недра, "кинули" вас всех и оставили с носом. Я понимаю ваше возмущение.

Вы меня упрекаете? Хорошо, тогда я вам отвечу. Когда мужчины нашей страны будут достаточно смелы для того, чтобы защитить своих женщин всех, вот тогда в нашей стране возникнут подвижки к лучшему.



Вот здесь она читает стихи в Булгаковском доме:
http://www.lastfm.ru...

[SergOs]

Ах, как наша планета мучительно невелика,
Все ребячьи качели похожи одни на другие.
И все те же гуляют по душам четыре стихии,
И все так же внимательно смотрят на нас облака.
Мы въезжаем в весну, и сужаются рельсы на юг,
Но на север направлены птичьи тревожные стаи.
Мы апреля не ждем, мы сердцами в него прорастаем,
Так счастливо и трудно, как будто во славу Твою.

Подошел сентябрь, превесил звезды пониже,
И шторма до них рыбы доплескивают плавниками.
Огрубевшие волны ночами шлифуют камень,
И дома берегов затаились, и молча слышат,
Лепесток пространства свернулся и лег заливом,
Горы встали, как псы, и тихо щетиня шкуры
Человек сидит, и чертит в песке фигуры.
Пару тысяч лет, он откроет, как быть счастливым.

Заседлайте мне лошадку, да по кругу, да по кругу.
Натяните надо мною пестрый ситец расписной
Да шарманку, да скорее, да в погоню друг за другом,
Лебедь белая за мною, черный конь передо мной.
Если точно-точно в полдень, да на самой нужной ноте,
Да на самом развороте взять покрепче удила,
Ты сорвешься прямо в небо, ощутив уже в полете,
Как лошадка распускает за тобою два крыла.
Вот сейчас, айда, лошадка, - полетели, полетели,
До чего же все на свете сверху видно хорошо.
Выше, круче, голубее, вот за облако задели,
До свиданья, мама, папа, я вернусь уже большой.

Взрослым ангелам нужно терпение,
И у них там своя малышня.
Соберешься лететь с поручением,
Так и плачут – возьмите меня.
Объясняешь, там буря, ненастье,
Там война и чужая вина,
Там так трудно мечтают о счастье
То, что тут, вам навеки сполна
Но глядят убежденно и свято
Мы большие, возьмите сейчас
Мы слыхали, зовут из кроваток
Те, кто очень похожи на нас.
И потом вечерами по-детски
Повторяют земные слова,
Как зовут то созвездье? Донецким
А вон то, что побольше? Москва.

[SergOs]

Ирина Ратушинская КАРТА МИННОГО ПОЛЯ
    Кто родился в середине пятидесятых - тем первое участие во взрослой жизни выпало: стояние в очередях за хлебом. Это воспринималось как должное: родители на тот хлеб зарабатывают, а ты за ним - в очередь. Сдачу-то посчитать в девять-десять лет каждый может.
    А постояв в тех очередях - половину обличительной литературы можно было попозже и не читать. Это мы уже знаем. С детства каких только историй не наслушались. Самая короткая очередь все же была дольше урока истории.
    Потому формулы типа "так жить нельзя" в юности никаким открытием не были. А - как? Тут уж каждый делал свой нелегкий выбор. И чем тут могли помочь рассуждения о том, что "у нас всегда так", "у нас это в крови", "мы из рабства никогда не вырастем"?
    Ну, если в крови - так и выхода нет, это ведь прямое предложение вымирать. Слева по одному или справа по одному, в зависимости от политических направлений. Для начала духовно, а там и физически: зачем, мол, и дергаться?
    Так ведь не каждый на это согласится. Еще логически не умея возразить, чувствуешь все же: моя личность уничтожению не подлежит. А как ее уберечь, чтоб не охомутали, не лишили бессмертной свободы воли?
    В середине семидесятых самиздат уже было не остановить. Читай, разбирайся. Можно в йоги податься. Можно в астрал уйти. Можно свое что-нибудь новенькое выдумать. А можно "жить не по лжи". Ничего тут нового нет, кроме одного совета: вот и автор совета - идет по жизни, не ломается. С покаяниями не выступает.
    Путь не самый легкий, но кому-то "попадал в резонанс". В том числе и мне.
    За спиной "щелк-щелк": это меня конвоируют в первую мою камеру. Осень 82-го. Только что арестовали, а обвинение, как водится, предъявят позже. Арестован ли муж - еще не знаю. А мне спокойно, и щелканье это даже подбадривает. Солженицын его описывал. И, как убеждаюсь, ни о чем не упустил предупредить. Ни о процедуре обыска. И потому я не волнуюсь и сил на пустяки не трачу. Ни о первом допросе, на котором следователь "снимает сливки" с ошарашенного арестом новичка. И потому на бодренькую фразу: - "Ну, Ирина Борисовна, подпишете сейчас кой-какие бумажки, и домой," - идиотской надеждой не преисполнилась и тех бумажек подписывать не стала. Знала уже золотое правило: "не верь, не бойся, не проси". Да и что значит - подписать обязательство о сотрудничестве - тоже знала. Из того же источника.
    Так что шла по коридору и соображала: арестовали по 70-й статье, значит, в камере будет наседка. Ба, вот она! И функции ее для меня не загадка. Мне не надо решать уравнение со многими неизвестными. Все знакомо, и описано точно. Единственное неизвестное - это я. Выдержу - не выдержу, сломаюсь - не сломаюсь. Какой отсюда выйду, если выживу. А если нет - то какой умирать. Самое время о душе подумать. Тут уж - мой выбор, та самая свобода воли. Но мой выбор будет сделан спокойно, безо всяких психологических шоков и срывов, способных на него повлиять. А потому я искренне благодарна за то, что если изберу выстоять - то меня научили: как. Я понимаю, что когда Солженицын писал, он адресовался не лично ко мне: сколько народу перекачали через лагеря и тюрьмы, и сколько еще на очереди! Но сейчас - очередь моя, и благодарность - личная: спасибо, Александр Исаевич. Мне не надо изобретать велосипед.
    Зачем, в самом деле, отвечать следователю на допросе? Правду говорить - значит, рассказать про всех, кого я знаю, кто тоже стихи пишет, печатает, из рук в руки передает. Кто имеет отношение к самиздату хотя бы на уровне читателя. Короче, правду говорить - значит, подвести других под обыски и аресты. А лгать - срамно. Зачем же собственную душу поганить. Да в твоей же лжи тебя и запутают, и втянут в уступки и компромиссы. Но есть и третий путь, как и во всех "или-или, а третьего не дано". Такие "или-или" как раз на новичков и сконструированы. В моем случае третий путь - молчать, и все. Ничего не отвечать, ничего не подписывать, в следствии и суде участия не принимать. Проще некуда, а спишь спокойно. Нет соучастия - нет и унижения. И очень просто ходить под конвоем с соответствующей осанкой.
    Почему я тут пишу про свой тюремно-лагерный опыт? А просто хочу присоединить к прочим свидетельствам еще одно: рекомендованный третий путь сработал именно так, как Солженицын и писал. Экспериментально проверяла, лично. И на тюремной койке спала спокойно. И про лагерь вспоминать не страшно: ничего со мной там не случилось, за что мне было бы стыдно. И вполне возможно сохранить под каким угодно давлением и личность, и разум, если с перепугу не делать необратимых глупостей. И даже тело до известных пределов поберечь возможно, что я поняла на первом же этапе. Ну все как по-писаному: дают селедку. Кто же позаботился предупредить, чтобы я не ела, потому что пить потом не дадут? И, действительно, не дали. Когда раздавали ту селедку, я распространила полезную информацию по вагону. И часа через два те, кто проигнорировал, взвыли. Удержавшиеся (примерно треть) о том не пожалели. С большим запозданием пользуюсь случаем, чтобы и их "спасибо" передать Александру Исаевичу. Этап пережить - отнюдь не пустяк.
    Таких эпизодов было много, и с каждым нарастало чувство радостного удивления: с какой же заботой о нас, молодых и зеленых, писал Соженицын свои вещи. И как упомненная страница срабатывала, точно и безошибочно, в свое время. Чтоб мы и физически выжили, и себя не потеряли. Нам, выросшим в мире организованной дезинформации, этого не ценить? Вот такое удивительное явление: когда писаное оказывается правдой? Часто ли случалось тогда? И намного ли чаще - теперь? Да, теперь другие времена, другая реальность. И большее количество организованных систем лжи сталкиваются в нашем информационном пространстве, подставляют нам новые "или-или", морочат софизмами, угрожают, заманивают, давят на слезу. Поди разберись, да и зачем выбирать из двух (или больше) зол? Где-то ведь и правда в этом пространстве тоже есть. Но, не умея осмыслить и оценить то, что нам было дано раньше, и оказалось правдой, много ли у нас шансов оценить или хотя бы вычленить правдивую информацию теперь? И намного ли проще сейчас занять нравственную позицию, за которую через десяток-другой лет будет не совестно? Такое простое "жить не по лжи", то есть ни капли себя, своей личности не уступая - не менее ли актуально теперь?
    Я благодарю Александра Исаевича Солженицына, как человек, прошедший через минное поле и уцелевший, благодарил бы того, кто его загодя снабдил картой этого поля - со всеми минами.
    Что ж, впереди другие поля и другие мины на них. Но многие - прежней конструкции и расположены по знакомой системе. Карты на те поля еще составлять и составлять. А миноискатель - вот он, прежний. Александр Исаевич ему не автор, но напомнил его нам, как полузабытый секрет предков. А заодно и то, что он всегда у нас был: где ложь - там опасно, туда не ходи. Хочешь жить (а многие до сих пор хотят, до чего ж народ упрям!) - живи не по лжи. А то ведь костей не соберешь.